Россия: Наш суд не ведает сомнений
Россия: Наш суд не ведает сомнений
Кто не знает в России адвоката Генри Марковича Резника? Обаяние, эрудиция, ум, энергия и немного мужской самовлюбленности… Заслуженный юрист России и президент Адвокатской палаты Москвы когда-то работал следователем по особо важным делам, изучал причины преступности в НИИ, защитил кандидатскую диссертацию «Оценка доказательств по внутреннему убеждению в советском уголовном процессе», руководил научно-исследовательской лабораторией усовершенствования работников юстиции. В 1985 году в 47 лет получил статус адвоката. Среди доверителей адвоката Резника были Борис Ельцин, Егор Гайдар, Григорий Пасько, Александр Шохин, Анатолий Чубайс, Юрий Лужков, Борис Березовский, Леонид Невзлин, Валерия Новодворская, Владимир Гусинский…
С Генри Марковичем Резником беседует об адвокатах, прокурорах и судьях корреспондент «Новой газеты» Елена Масюк.
Профессиональное кредо — «сделать свидетеля обвинения союзником защиты».
— Вам как адвокату никогда не было угроз?
— Вы знаете, Лена, за все время моего пребывания в адвокатуре мне никогда не было угроз. По одному только делу мне было выражено неудовольствие. Это был звонок неудовольствия по поводу дела Гусинского.
— Генри Маркович, а это вы нашли повод для освобождения Гусинского из СИЗО в связи с тем, что он был награжден каким-то орденом (орденом Дружбы народов, 1994 г.)?
— Ну как, каким-то орденом?! Что значит — нашел?
— Я просто к орденам отношусь, как к значкам…
— Правильное ваше отношение. Но дело в том, что когда какие-то амнистии, государственные награды всегда учитывались. Люди, которые награждены, — им дисконт определенный.
— То есть на всякий случай в нашей стране стоит иметь хоть какой-нибудь орден?
— Конечно.
— А у вас есть такие ордена?
— У меня есть «Заслуженный юрист России».
— Освободит, если что, от ответственности?
— Я думаю, что нет. От ответственности это не освобождает, но при назначении меры наказания роль сыграет.
— Может снизить срок?
— Безусловно. Потому что при назначении наказания учитывается личность, обстоятельства, ее характеризующие, и прочее. Ну если цацка какая-то, о чем говорить, конечно.
Что касается Гусинского, то это была совершенно бандитская операция. Она была придумана для того, чтобы просто-напросто ликвидировать НТВ, которая, конечно, была, как сказали бы сейчас, оппозиционной компанией. Она поддерживала связку Примаков — Лужков. А Березовский поддерживал Путина. И поэтому после того, как Путин стал президентом…
Ну я откровенно могу сказать: в НТВ немножко увлеклись, «Крошку Цахеса» помните, да?
— Но это же прекрасная работа с точки зрения сатиры.
— Конечно. Но, во всяком случае, было принято это политическое решение. Дело Гусинского — абсолютно придуманное дело. Его нельзя было ни на секунду задерживать, потому что он действительно был орденоносец, а к этому времени вышла амнистия. Тут и искать ничего не надо было. Я могу вам сказать: «во многом знании — многие печали» («…И умножая познания, мы умножаем скорбь». Экклезиаст, сын Давида, царя в Иерусалиме, Ветхий Завет. — Е. М.). Я все время повторяю фразу Чапаева Петьке: я старше и ноги грязнее.
Все удивляются моему звонку адвокату Навального, когда я выслушал приговор, что он осужден и мера пресечения ему изменена. Я в это дело не вмешивался, ну следил немного, и для меня вот на щелчок было ясно, что это нарушение закона.
Там было два не отбиваемых абсолютно пункта: первое — его нельзя было взять под стражу, потому что экономическое преступление, и второе — он был зарегистрирован кандидатом в мэры. А здесь для того, чтобы арестовать, обвинение должно предъявляться непосредственно председателем Следственного комитета. Ни того, ни другого не было. И есть основания для того, чтобы отдельно обжаловать меру пресечения, но этого никогда не делали. Не делали по той причине, что это обыкновение практики — если присуждают к реальной мере наказания, то суд берет под стражу. Включаясь в практику, адвокаты забывают даже о том, что есть какая-то норма (не только адвокаты, по-моему, а вообще все правоприменители), и вот такое обыкновение в судебной практике подменяет закон. Но у меня был мой адвокатский опыт еще с советских времен. У меня это всплывает мгновенно. Тут, как говорится, опыт не пропьешь. Опыт превращается в интуицию. И я позвонил. Причем позвонил не адвокату Навального, а позвонил известному человеку, который симпатизирует Навальному, и сказал, что в принципе есть основания для обжалования. Но не прислушались. Опять-таки почему, потому что это необычно, вот не было такого! Но то, что через два часа прокуратура сделала… Мне понятно, там политические мотивации, все ясно. Это, видимо, не вписывалось в тот расклад, который нарисовал Собянин. Думаю, что если бы знали, что Навальный получит 27% голосов, а не 12%, может, его и не освободили бы.
«Судьи — чиновники в мантиях»
— Генри Маркович, у вас есть такая фраза: «Судьи — чиновники в мантиях». А когда и почему начался этот процесс превращения судей в чиновников? Или это всегда было?
— Конечно, всегда. И в советское время. С самого начала, между прочим, с 1917 года, когда Ленин, отец-основатель, сказал, что «закон — мера политическая». И суд должен проводить политику, определенную властью.
— То есть сейчас наше правосудие по этим законам и живет?
— Сила инерции, разумеется. Дело в том, что по старому советскому закону суд был в Уголовно-процессуальном кодексе впряжен в одну колесницу. Одни и те же задачи по закону ставились перед оперативниками, следователями, прокурорами и судьями. Там написано было, что задачами советского уголовного розыска являются: раскрытие преступлений, изобличение виновных. И эти задачи ставились в том числе и перед судом. У нас была так называемая следственная, разыскная модель уголовного судопроизводства. Что это означает? Это отсутствие состязательности. У нас как обветшалые нормы буржуазного права третировались презумпция невинности, принцип состязательности, понятие «сторон» вообще проклятию подвергалось. Хотя были и государственный обвинитель, и защитник. В половине дел вообще прокурора не было в суде, прокурор появлялся только в делах о тяжких преступлениях. Вот нет прокурора! Обвинительное заключение по закону зачитывал суд, и суд выполнял обвинительную функцию. Отказ прокурора от обвинения (такая норма была) не связывал суд. При отказе прокурора от обвинения суд мог вынести обвинительный приговор. То есть не было разделения процессуальных функций обвинения, защиты и решения дела. В состязательном судебном процессе суд решает спор между сторонами обвинения и защиты, не становясь ни на ту, ни на другую сторону. Так записано в новом кодексе. Но есть писаные нормы, а есть жизнь, и наше правосудие унаследовало, естественно, советский подход. Суд у нас борется с преступностью, суды считают, что они вместе с прокуратурой и вместе со следствием выполняют очень важную государственную функцию — защищают общество от преступности. А, соответственно, адвокаты выгораживают преступников. Это искажение, это извращение имеет место быть по этой причине. Что такое правосудие? Что такое доказательства, которыми пользуется правосудие?
— Набор субъективных фактов.
— В общем, да, субъективных, конечно, это вам не математика. 95% доказательств — это показания людей.
— Но, мне кажется, на адвокатов сейчас в суде не обращают внимания. Адвокат — это как необходимая часть мебели в гостиной: вот стул, вот шкаф, вот стол… Просто адвокат должен быть, но что он говорит, судья чаще всего не слышит.
— По довольно значительной категории дел должны выноситься оправдательные приговоры не по той причине, что суд убежден в невиновности подсудимого, а потому что суд убежден в недоказанности его вины. Изначальная обвинительная установка суда приводит к тому, что наш суд не ведает сомнений. Когда работает презумпция невиновности? Когда недоказанная виновность приравнивается к доказанной невиновности. Вот почему у нас сейчас в Конституции презумпция невиновности, сомнения в обстоятельствах дела должны оцениваться в пользу обвиняемого. Очень легко здесь сопоставить вердикт присяжных и приговор наших судов. Почему присяжные у нас до 20% оправдывают? Потому что присяжные очень тупо следуют наставлению судьи. А судья обязан в своем напутственном слове напомнить о презумпции невиновности (если он не напомнит, это нарушение закона, тут адвокаты вой поднимут), и он говорит, что, если у вас сомнения и преодолеть сомнения не удалось, вы должны оправдывать. Присяжные таким образом и действуют.
То есть есть некое определенное поле, по которому не удается достичь доказанности дела. Условно могу сказать, что это примерно 20—25%. И поэтому судьи по этой категории дел толкуют сомнения не в пользу обвиняемого, они презумпцию невиновности отметают, у них это заменяется презумпцией достоверности материалов предварительного следствия. Если есть хоть малейшая возможность истолковать эти доказательства в пользу обвинения, они это делают. Изначальные установки в головах наших судей — нет презумпции невиновности.
— Очень много судей приходят из прокуратуры, из следствия. И еще девочки-секретарши судей, быстро становясь судьями, активно перенимают хамство и наглость от старших коллег.
— Конечно. Это дурное наследование. Действительно, у нас в судьи идут главным образом представители обвинительных органов, у которых в сознании установка репрессивная.
— Например, судья Сырова по делу Pussy Riot — бывший прокурор.
— Стоп-стоп-стоп, давайте так, Лена. Давайте отделим политически мотивированные процессы. Дело Pussy Riot — абсолютно политически мотивированное, и поэтому не надо включать эти дела в общую категорию дел. Я говорю: не политически мотивированное дело, а обычное дело: по наркотикам, по краже, по грабежу и прочее, по которым нет никакого давления, по которым нет политического заказа, не проходят деньги, но они все равно идут с обвинительным заключением.