Абхазия: Незажившая война

Абхазия: Незажившая война

Президент Абхазии Александр Анкваб заявил о своей отставке. Очередные потрясения и смена власти стали новым этапом в жизни абхазского общества, которое по-прежнему живет войной. Корреспондент "Огонька" убежден: Абхазии не хватает мира.

Ночь на 1 июня на российско-абхазской границе. Мы только что пересекли российский участок. Половина первого. Уставший абхазский пограничник проверяет мой паспорт. На нашей стороне дороги останавливается автомобиль Porsche Cayenne. Для него эта сторона — встречная. Но водитель вырулил на нее и пытается проехать. Пограничник мгновенно забывает про усталость, быстро вручает мне паспорт и резво выскакивает из своей новой, недавно отремонтированной будки. "Стой, ты куда едешь? Ты что, не видишь, где едешь?" Парень с пассажирского сиденья развязно кричит что-то по-абхазски. Пограничник ведет себя сдержанно, но не отступает. Водитель пытается рвануть с места, но со всех сторон уже бегут сотрудники абхазской погранслужбы. "Дай я проеду! — орет водитель по-русски.— Че ты нарываешься?!" Пограничник кричит ему в ответ, что по встречной "даже сотрудники не ездят, тут везде камеры!" Словесная перепалка переходит в новую стадию: пассажир Porsche выходит и, размахивая руками, наступает на пограничника, в итоге прижав того к стене. Остальные люди в форме держат за руки водителя. На заднем сиденье сидит кто-то еще, но в драку не вмешивается. Парни очевидно нетрезвые, драка происходит под видеокамерами, но нарушителей порядка это не беспокоит, и их никто не задерживает. Их просто пытаются урезонить. Я громко называю происходящее беспределом.

— В России бывает беспредел похуже,— спокойно говорит пограничная дама в окошке. Очевидно, мысль, что в России хуже, примиряет ее с тем, что происходит на ее глазах.

Когда мы въезжали на неосвещенный участок трассы Псоу — Сухум, водитель раздраженно сказал, что дебоширы уедут как ни в чем не бывало: пограничники их явно знают. Скорее всего в Porsche сидели родственники какого-то "большого человека". Этот случай убеждает меня как минимум в том, что одна из претензий оппозиции к президенту оказалась небеспочвенной — с коррупцией и криминалом в Абхазии пока не справились.

"Этим людям не Анкваб нужен,— в сердцах бросает водитель.— Им нужен Сталин". Для представителя народа, пережившего много трагических дней в сталинское время, это очень смелое заявление. Но такие фразы мне придется слышать здесь часто, правда, от тех, кто при Сталине не жил.

Мы едем по дороге, которую построили около трех лет назад. Раньше этот участок трассы был не самой приятной частью отдыха в Абхазии, сейчас дорога ровная, на обочине недавно поставили светодиодные фонари, которые пока не горят. Через новый тоннель и новую объездную дорогу поднимаемся над Гагрой — так быстрее. Здесь трассу уже освещают фонари и горят до Сухума. Я не случайно пишу об этом так подробно — раньше на этой узкой трассе постоянно бились машины и люди. Особенно ночью.

Проезжаем Гудауту, справа — новенькая пожарная часть. На всем нашем пути до Сухума — чистые, свежепокрашенные посты ГИБДД и подтянутые сотрудники в форме: на ночной трассе их видно издалека. По обе стороны от дороги вижу новые гостиницы, кафе, дома. К началу курортного сезона здесь уже все готово, но 27 мая оппозиция провела митинг, люди ворвались в администрацию президента. Президент приказал силовикам не ввязываться в противостояние, чтобы избежать жертв, и уехал. Пять дней активного гражданского противостояния президент провел на российской военной базе. 1 июня он заявил о своей отставке.

К этому дню туроператоры сообщили, что туристы, купившие заранее билеты и путевки в Абхазию, начали сдавать билеты. По разным оценкам, туристический спрос на этом направлении упал в среднем на 30 процентов.

***

В видеообращении к избирателям Александр Анкваб сказал, что абхазскую оппозицию использует крупный криминал, который был выдавлен из республики и организовал шесть покушений на президента. Исполнители терактов и покушений на президента сейчас находятся на скамье подсудимых, и по мнению президента, у оппозиции есть намерения помешать приговору.

Я сижу в гостях у давних знакомых, в старом Сухуме. Гриша, хозяин дома, в 2011-м голосовал за Анкваба. Именно в надежде на жесткую руку. Теперь он говорит, что "криминал победил".

— Они сожрали Алика,— говорит Гриша, называя Александра Анкваба в свойственной абхазам манере.— А он много чего недооценил. В первый год он увольнял чиновников за то, что воровали. Но он не сажал их. У нас здесь такая культура своя, знаешь, особая. Тюрьма — это совсем край, если кровь пролилась. И все равно — выйдет из тюрьмы, найдут, жить не дадут. А если украл — ну не посадят. Уволят. А он снова хочет сесть в кресло. И дальше зарабатывать. А здесь нужны жесткие меры.

Гриша разливает в стаканы красное вино домашнего изготовления.

— Давай выпьем за то, чтобы в Абхазии всегда были мудрые президенты. Чтобы они не стреляли в народ.

— Не пойму я тебя,— говорит Тали, жена Гриши.— Зачем же ты говоришь, что нужны были жесткие меры?

Тали уложила детей спать и теперь с интересом слушает мужа.

— Жесткие меры нужны были до 27 мая,— говорит Гриша.— Надо было сажать воров. Сажать беспредельщиков. Да, Алика попытались бы убить, это сто процентов. Пытались бы переворот сделать. Но по-другому никак. Тут нужна жесткая рука. А когда народ уже пошел брать администрацию — поздно. Там же было много бедолаг, которым просто мозги запудрили. Было бы много напрасной крови.

Залпом махнув стакан, Гриша ведет меня к компьютеру и показывает публикации в интернете, которые сообщали о митинге на Театральной площади 27 мая: "Они за две недели начали раскручивать народ! А власть что? Ничего! Алик недооценил своих врагов. Он думал, народ сам разберется. Народ, мол, видит всех этих революционеров из старых кабинетов. Эх!"

Второй стакан. Когда-то он воевал. Был ранен. Потом служил в милиции. Потом с работы ушел. Работать за 12 тысяч рублей не хочет. Переселился с семьей в родительский дом, квартиру сдает туристам. Квартира сейчас пустая.

— В этом году сезон нам испортили,— говорит Гриша.— Раньше в первый же день каникул были у меня люди.

***

На Сухумской набережной и правда непривычно пустынно. В мае туристов было много, а сейчас нет. События у президентской администрации лишили Абхазию туристов, в лучшем случае, на первый летний месяц, а в худшем — на весь сезон. Борьба за власть продолжается. Уже в отставку подали практически все значимые фигуры из правительства — вице-премьер, глава Службы госбезопасности. Говорят, что к некоторым членам правительства приходят ночью и угрожают, требуя отказаться от должности. В четверг появилась информация: в Гагре неизвестные захватили супермаркет "Континент". У владельца супермаркета Игоря Варова многолетний конфликт с бывшими партнерами, и теперь партнеры воспользовались сменой власти. На следующий день после отставки Анкваба в Новоафонский монастырь пришли представители Сухумо-Пицундской епархии и потребовали от монахов освободить монастырь. Монахи не ушли, сообщив о случившемся в соцсетях. Раскол в абхазской церкви произошел несколько лет назад, и баланс удавалось соблюдать во многом благодаря позиции власти, которая считала, что силой забирать монастырь нельзя, даже если монахов называют раскольниками. Теперь в Абхазии говорят, что конфликт вокруг монастыря будет обостряться: слишком много заинтересованных лиц как внутри Абхазии, так и за ее пределами. Безвластие трех месяцев в итоге может затянуться на годы.

У здания администрации с утра стоит женщина с линялой сумкой в руке. Я видела ее, когда шла на пресс-конференцию, вижу и после. Женщина осторожно подходит и приглашает к себе домой.

— Пожалуйста, приходите. У меня полный дом инвалидов. Я не знаю, кого просить.

Я беру адрес и вечером прихожу к Марине Асланянц домой. Дом на улице Квициния, напротив санатория МВО. Этот район считается престижным. Крыша в старом доме пробита снарядом много лет назад и бросается в глаза сразу — остальные дома в этом районе добротные. Марина стоит у ворот — дежурит. Увидев меня, хватает за руки и ведет во двор.

Маленький проход к дому. Дом — это две сырые комнаты на первом этаже общей площадью метров 12, заставленные старой мебелью и заваленные хламом. В крошечном дворе беседка из винограда и маленькая кухня.

У мужа Марины, Виктора Епифанова, олигофрения, не сильно выраженная. Он даже работал на мусоровозе, но потом его уволили. У сына Василия диагноз повторился, но уже в более серьезной форме. Сын живет на таблетках, которые нужно покупать каждый месяц. В программу бесплатного медицинского сопровождения Василий не попадает: препарат, который ему помогает, дорогой, а те лекарства, что предлагает поликлиника бесплатно, для него неэффективны. Еще у Марины есть дочь София и 14-летняя внучка Джанита. Джанита тоже инвалид 2-й группы, но с сохранным интеллектом: у внучки эпилепсия. София с дочкой снимает квартиру, работает. Жить с матерью не может: слишком запущен дом.

— Дом наш аварийный,— говорит Марина,— но идти некуда. Мы с мужем сухумские. Его мать, Маргарита Васильевна Саркисянц,— ветеран Великой Отечественной войны. Была летчицей.

Марина показывает черно-белую фотографию свекрови. "Она сухумская",— говорит Марина с гордостью.

Сверху нависает разрушенная крыша и остатки второго этажа.

— Там наверху жила грузинская семья, они в войну уехали,— говорит Марина.— А дом, который примыкает к нам справа, заняли местные уже после войны. А я всю войну тут жила.

В медицинских документах Марины написано, что в 1993 году она получила осколочное ранение бедра и височной части головы. В этой височной части у нее до сих пор осколок.

Каждый член этой семьи получают пособие в размере 500 рублей. Социальная пенсия Марины по инвалидности (3-я группа) — 150 рублей.

Марина пыталась сделать российское гражданство, но не успела — с 2008 года абхазским гражданам перестали выдавать российские паспорта.

Во двор заходит глухонемая Анфина Елефтерова. Марина объясняется с ней жестами: "Это гости, они ко мне пришли. Вот кофе пьем. Садись с нами". Анфина садится напротив меня. Из калитки справа выглядывает женщина. "Заходи, Заира,— кричит Марина.— У нас гости!" Заира Шулая живет в правой части дома, занимая две такие же крошечные комнаты.

— Я ни на что не жалуюсь,— говорит Заира,— у меня российский паспорт, пенсия 6 тысяч рублей. С соседями я не ссорюсь. Только бы ремонт какой-то сделать.

Потом я вижу ее комнаты с плесенью на стенах. У Заиры чисто, она пытается сушить настенный грибок обогревателем, но стены предательски мокнут.

— Когда сильный дождь, у меня вода на полу, я собираю ее и выношу тазами.

Эта часть дома была брошена — хозяину дали квартиру после войны, и он туда перебрался. У Заиры жилья не было, и ей предложили эти две комнаты. Она поселилась здесь, а потом выкупила одну восьмую часть дома у властей.

— Я бы ушла отсюда хоть завтра,— говорит Заира,— дали бы мне маленькую комнату для жизни. Чтобы не бояться каждый день, что потолок обвалится. Я бы согласилась на маленький дом — на двоих с Мариной. Мне одну комнату, ее семье две. Но я знаю, что это невозможно.

Мы пьем кофе, сваренный Виктором, под навесом из винограда. Сын Марины сидит на пороге дома и смотрит в небо. Анфина улыбается. В ворота стучатся — пришли соседи Марины из примыкающего к этой хибаре большого и красивого дома и требуют у нас документы. Я говорю, что пришла в гости, что документы покажу милиции, если ей это потребуется, и ухожу пить кофе. Соседи грозят, что вызовут "родственников из СГБ". Через 20 минут приезжают "родственники". Два человека в штатском заходят в дом без стука и требуют, чтобы мы вышли из дома. Я прошу показать удостоверение — полковник Г. протягивает мне красную "корочку". Объясняю, что ничего не нарушила, и отказываюсь выходить из дома. Люди в штатском не уходят, требуя, чтобы мы вышли. Сын Марины начинается нервничать, он всегда нервничает, когда чувствует волнение матери. Марина с трудом его держит за плечи, он вырывается, потом оба падают на землю. Звоню коллеге из газеты "Нужная" и объясняю ситуацию. Передаю трубку полковнику Г. Коллега — известная журналистка, полковник смягчает тон, но уходить не хочет. Требует от нас аккредитации. Аккредитации мы забыли в государственном агентстве "Апсныпресс". Поковник Г. говорит, что никуда не уйдет и нас не выпустит, пока мы не предоставим ему аккредитации. Темнеет. Я звоню коллегам из "Апсныпресс". Коллеги едут на работу и привозят нам документы. Полковник Г. объясняет: "У нас была война, а вы так себя ведете. На Украине вон что творится. Мы обязаны проверять!" Видимо, так он извиняется.

Марина долго кричала на своих соседей и на сотрудников в штатском. Заира говорит, что Марина слишком вспыльчивая и напрасно задевает соседку. Я смотрю на соседку — здоровая, красивая женщина. Мне трудно понять, почему ей не хватает выдержки, чтобы не реагировать на несчастных, больных людей.

Марина плачет. Ей обидно, что вечер испортили: у нее впервые за много лет были гости из Москвы. Ее слезы — такие горькие, что Анфина тоже плачет. Заира Шулая просит меня не забывать этот приют униженных и оскорбленных. Глухонемая Анфина крепко обнимает меня на прощанье.

Соседи с другой стороны улицы говорят мне, что у мужа Марины есть квартира, но в ней нет окон и дверей — пострадала во время войны, там нужен ремонт. Но добиться помощи от властей Марина не может.

Информацию о Марине и ее соседке Заире я передаю в Общественную приемную по правам человека — на следующее утро правозащитники выезжают к Марине, обещают разобраться и помочь. Правозащитники объясняют мне, что вопрос с жильем решить могут только соседи Марины: в Сухуме огромная очередь на социальное жилье. Если соседям Марины нужен участок с домом, где живут Марина и Заира, им необходимо купить женщинам жилье.

***

Через день я уезжаю в Гальский район Абхазии, ставший главной причиной последних политических потрясений в республике. Этот район расположен у грузинской границы, здесь живут грузины. Многие из них имеют грузинское гражданство, и абхазская оппозиция считает, что паспортизация этих граждан и предоставление им абхазского гражданства угрожает безопасности Абхазии. Власть считала иначе, полагая, что Гальский район нужно интегрировать, и с 2006 года здесь раздали 26 тысяч абхазских паспортов.

Едва я выхожу из такси, а мой коллега достает фотоаппарат, как неподалеку тормозит легковая машина. Водитель начинает отчаянно сигналить. Я недоуменно оборачиваюсь: водитель жестом велит мне подойти. Я отворачиваюсь — сигналит снова. Подходим.

— Вы кто?

— Журналисты.

— Покажите документы.

— А вы кто?

— А мы милиция.

— А можно посмотреть ваши документы?

Люди в штатском показывают автомат: "Вот наши документы". Мы им определенно не нравимся, и они требуют, чтобы мы сели в машину. Отказываемся, потому что не уверены в том, что перед нами милиция. "Я документы в отделе забыл",— говорит "милиционер".

На наше счастье, на улице показывается знакомый сотрудник местного НПО, с которым я несколько раз встречалась в Сухуме. Я бегу к нему и обрисовываю ситуацию. Знакомый объясняет "милиции", что он нас знает: "Они со мной". Милиционеры сразу становятся дружелюбными, но из машины так и не выходят.

— Вы нас тоже поймите,— кричат они из машины, пытаясь, видимо, извиниться.— У нас война была, сами понимаете. Ситуация тут сложная.

Машина уезжает. Я благодарю выручившего нас абхаза.

Культура поведения в органах страдает,— говорит наш спаситель.— В милицию никто не хочет идти. Органы укомплектованы на 30 процентов. На 18 сел Гальского района — один участковый. Никто не хочет трудиться за 10-15 тысяч рублей: работа тут непростая...

Через несколько часов, пообщавшись с местными чиновниками и жителями, мы покидаем город. Прямо перед нами, на площади, большой, красивый, старый дом культуры — была развалина, а теперь его капитально ремонтируют.

Провожающий нас чиновник долго объяснял нам, что Гальский район нужно интегрировать, здесь нужно раздавать абхазские паспорта, преподавать абхазский язык и перестать поднимать "грузинский вопрос". Потому что иначе люди никогда не полюбят Абхазию и не станут ее частью. А это уже по-настоящему "грозит государственности Абхазии".

Он показывает на дом культуры:

— Анкваба и его команду многие ругают за то, что они слишком много строят домов культуры, стадионов, школ, что надо было заводы строить. Знаете, когда люди спрашивают меня, зачем нам дома культуры, я даже не могу им объяснить. У нас постконфликтное общество, мы все еще живем войной. У всех дома лежат автоматы. Когда выбирают президента — смотрят, воевал ли он, иначе не выберут. Когда надо сместить президента, выискивают факты биографии, которые ставят под сомнение его участие в войне. 23 года прошло после войны, а мы все о войне. Мы не идем вперед, а смотрим назад. А у нас дети растут. Мы им не даем ничего, кроме войны.

Оригинал