Как понятия вписались в экономическую и политическую жизнь России
Россия «пацанская»
Как понятия вписались в экономическую и политическую жизнь страны
У нас сегодня мало кто реально бедствует, и многие живут вполне хорошо в материальном смысле слова. Разговоры о том, что это не продлится вечно, мы воспринимаем как дети, которым рассказывают, что они когда-то непременно станут стариками.
Как в «Игре Престолов», мы слышим «долгое лето приходит к концу, впереди зима», но никак на это не реагируем. У нас есть «шубы» — социальные мифы. Кто-то «живет в великой стране, а экономика не так важна». Для кого-то Россия «…страна рабов, страна господ…», всегда так было, ничего с этим не сделать…
Вопросы: «Что же происходит с нами; в какой мы стране, по каким законам живем; как еще долго сможем так жить», — нервируют, кажутся провокацией.
Будто бы и не задавая этих неприятных вопросов, именно о них рассуждает мой сегодняшний собеседник. Он — автор экономических историй, например, о том, как «Рабы разорили Русь» или о «Ресурсном проклятии Древнего Рима», хотя по образованию не имеет отношения ни к истории, ни к экономике. По образованию — физик, заканчивал МГУ, а позже Чикагский университет. Его зовут Андрей Мовчан, и он хорошо известен как финансист, менеджер, специалист по инвестициям, — был исполнительным директором компании «Тройка Диалог», позже создал инвестиционную компанию «Ренессанс Управление инвестициями». А еще позднее — инвестиционную группу «Третий Рим».
Истории Андрея Мовчана собирают огромное количество комментариев — и восторженных, и злобных. Их легко найти в интернете (я насчитала как минимум четыре издания, в которых они регулярно появляются).
Галина Мурсалиева, обозреватель „Новой газеты“: — Почему физик рассказывает нам экономические истории? Откуда такое увлечение, Андрей?
Андрей Мовчан: — В любой науке принято анализировать факты и искать закономерности. Физика — тоже описание, только другого мира. Кто-то из философов сказал, что человек так же не волен в своих поступках, как камень, дерево или вода. Мы подчинены законам психологии, социологии и экономики. Если же говорить о толпе, она подчиняется законам почти так же жестко, как подчиняется физическое тело. А вот в физическом мире, особенно в квантовой физике, у элементарных частиц существует как бы «свобода выбора». Есть то, что мы не можем предсказать на основании формулы. Так что эти науки ближе друг к другу, чем кажется. Кроме того, я уже 25 лет занимаюсь экономикой и управлением.
— Из ваших «экономических историй» можно сделать вывод о том, что с людьми, в отличие от элементарных частиц, все предсказуемо. Ресурсы — это почти всегда проклятие страны.
— В социуме, в отличие от физики, цепочка тактически оптимальных действий далеко не всегда ведет к стратегически оптимальному результату. Человеку у власти нужно решить проблему на несколько лет: на 10 максимум, а то и на полгода. Он решает ее оптимальным способом, пригодным именно для этого отрезка времени. Но это часто отодвигает страну на одну ступень дальше от стратегического решения. Приходит следующий и начинает решать проблемы, которые ему нужно решить на свои несколько лет, а страна спускается еще на ступень ниже. Политика — это чаще болеутоляющее, чем антибиотик, и почти никогда — хирургия. Если бы мы с вами могли рассказать Гаю Марию, что создание регулярной армии приведет к краху республики через 100 лет и к краху империи — через 500, он бы ответил: «Через 500 лет не будет ни нас, ни вас. Но если я сейчас этого не сделаю, будет крах уже сегодня!» И был прав, потому что к краху, его личному, и к краху текущих форм правления это привело бы…
Давайте представим более свежий по времени и близкий по месту пример — мы с вами в России 2001 года. Пришли к правительству и говорим: нефть будет дорожать, впереди большой объем ресурсов. Есть 15—20 лет для того, чтобы построить независимую от ресурсов экономику. Понятно, какая нужна налоговая политика; для судебной системы необходима сингапурская модель, чтобы исключить коррупцию в наших судах. Еще необходимо создать условия для возникновения трех-четырех независимых партий, которые будут конфликтовать между собой и отвечать друг перед другом и перед избирателем за все, что сделано или не сделано. Нужно активное, массированное внедрение западного образования, западной культуры, западных инноваций в России. Надо отправлять учиться на Запад по 50 тысяч человек в год. И дать возможность развиваться в стране независимой инфраструктуре, дать очень большие полномочия, отпустить основные налоги регионам. План не гениальный, но вполне работающий, что бы нам ответил Путин тогда?
— У России особый путь?
— «Нет» — это публичный ответ. А мы «разговариваем c Путиным» без камер и диктофона. Я почти уверен, что он бы ответил: «Я совершенно с вами согласен, я все это понимаю. Но разве вы не понимаете, что нас просто сметут? Не потому, что мы плохие, а потому, что в демократии это всегда происходит. Потому, что издержки этого процесса заставят людей выбрать тех, кто будет кричать громче. Через 5 лет придут другие, а я буду висеть на осине, потому что люди, которые меня к власти привели, поставили меня эту власть охранять! Я не волен распоряжаться, я должен власть удержать».
— Допустим. Но вот эпохи Горбачева и Ельцина все же были похожи на демократические.
— Нет, там была свобода на нижнем уровне, но это — не демократия. Демократия — это власть народа, независимый суд и верховенство закона, а свобода — это просто набор личных прав, мы и сегодня живем в свободной стране, если не считать право выбора власти. Вот мы с вами сидим в центре Москвы и разговариваем о чем хотим.
— А вы соберите сейчас здесь же человек 20, разверните какой-нибудь плакат и начните выступать. И будет нам с вами свобода общения с ОМОНом.
— Это не несвобода, а издержки бюрократии a la Салтыков-Щедрин. Традиционность бюрократического мышления. Власть решила, что митинги могут ей угрожать. В реальности это, конечно, не так: выпуск пара только стабилизирует власть. С другой стороны — право писать и говорить у нас безусловно есть. Я пишу о том, что у нас сегодня плохая власть, довольно-таки большая аудитория меня читает. И при этом проблем у меня не возникает.
Власть держится за свое место и будет держаться насмерть. Власть сегодня не умеет управлять страной, она умеет использовать только даровые нефтяные доходы. Но давайте не будем бороться с тем, чего нет. Она не ущемляет свободы, не вторгается в личную жизнь людей, почти не мешает им работать, хотя и не помогает, конечно... Это не «страна рабов, страна господ», здесь скорее надо говорить о психологии «примитивной группы». Классический пример такой группы — команда пиратского корабля, там нет рабства. И Россию в этом смысле даже можно обвинить в том, что она слишком вольнолюбива. В примитивной группе люди не любят порядка, потому что порядок основан на законах, а здесь только сила есть закон. Примитивная группа формируется везде, где от индивидуума мало что зависит, а продукт совместного труда распределяется централизованно. Россия по многим параметрам — классическая примитивная группа, но ни в коем случае не сообщество рабов.
У примитивной группы есть одно важное свойство — редукция значимости личности и преувеличение роли коллектива, общности, государства. Жители России, в массе своей, сегодня воспринимают свою личность не полностью, не как независимых индивидуумов, потому что экономически они слишком зависимы «от центра». При этом они, в отличие от рабов, свободны — свободно отдают себя под знамя этой большой группы. А раб не свободен — он вынужден подчиняться, мечтая освободиться.
— А ребята, которые сидят за 6 мая, тоже свободны?
— Российское общество поддерживает подобные репрессии. Дело в том, что примитивная группа всегда порождает систему правил, которые направлены на сохранение status quo и защиту группы от резких изменений. Кроме того, в примитивной группе есть только один разрешенный способ бросать вызов власти — проявляя большую силу, чем есть у власти. Тот, кто бросил власти вызов, но оказался слабее, — не только «сам дурак», но и — враг группы.
Люди 6 мая как бы нарушили эти правила — и они логично выпали из группы, добровольно взяли на себя роль «обиженных». Группа, во-первых, осуждает их «по понятиям», а во-вторых — радуется их унижению, поскольку это повышает статус остальных членов группы.
— Они нарушили правила или понятия?
— Понятия и есть правила приличия в группе. И мы с вами, кстати, тоже живем по тем же понятиям. Вспомните выступления коммунистов в 90-х. Вы помните ваши чувства? Они же вам наверняка не нравились, их надо было посадить, этих мерзавцев и хулиганов, которые кидают в ОМОН камнями. И почему вы хотите от россиян сегодня, чтобы они поддерживали тех, кого сейчас обвиняют в атаке на ОМОН? И история с «Пусси Райот» для среднероссийского человека была точно таким же нарушением понятий. Если бы эти девочки не пели в храме, а писали бы самые жесткие статьи, никто бы их не тронул. Общинный человек не пляшет в храмах — это вызов власти, которая в представлении члена примитивной группы плохо отделяется от веры и религии. Общинный человек говорит на вече, поэтому когда мы пишем что-то, говорим на телевидении или в зале — это не возмущает. У Путина, вероятно, прекрасные психологи: заметьте, что он никогда не атакует границы свободы и сферу понятий подавляющего большинства россиян. Эта граница именно здесь проходит: между пляской в храме, митингом на улице и статьей в газете; между бескровно отобрать Крым и воевать с украинцами в Донецке.
— Люди всегда у нас жили по понятиям?
— Понятия возникали в российском обществе сотни лет, формируемые экономическим укладом, который (с редкими промежутками) представлял собой дистрибутивную экономическую модель, эксплуатирующую централизованный ресурс. В этом смысле еще до середины XIX века (а для США — до 70-х годов XIX века) мы мало отличались от того, что сейчас называем «развитым миром». Но там вместе с буржуазными революциями (и гражданской войной в США) формировалась рыночная экономика. В социальном смысле она и привела к существенному усилению роли личности на основе заслуг и способностей в значительно большей степени, чем на основе возможностей и силы. Роль группы, соответственно, снизилась. Менталитет изменился: на смену «агрессивно-конфликтным» (принятым в примитивных группах) пришли так называемые эгалитарные отношения, смысл которых — в сотрудничестве. Россия же застряла: сперва коммунистическая катастрофа, а затем дорогая нефть удерживают ее в рамках старой социальной модели.
Когда «наверх» поднимается ресурс — вниз спускается система контроля его распределения. Для контроля распределения нужны люди, которые абсолютно лояльны. Абсолютно лояльный человек, как правило, лоялен в силу недалекого ума. Через этих — лояльных и недалеких — происходит распределение. Подсознательное стремление тех, кто распределяет: подавить любые возможности у общества стать независимым от такого распределения. Поэтому жить, не будучи зависимым от распределяемых благ, в таком обществе очень сложно. И подавляющее большинство ориентируется на распределяемые блага, власть для них — источник достатка и безопасности, именно власть, а не свой ум, руки и прочее. И тот, кто восстает против власти, либо должен показать, что он сильнее, лучше сможет распределять и гарантировать безопасность, — либо он враг, который угрожает разрушить систему, он всего лишь создает угрозу потери благ и безопасности.
Именно поэтому и ребята, вышедшие на митинг 6 мая, и «Пусси Райот» явились врагами группы. И об этом открыто писали многие люди, даже сами не понимая, что они пишут. Не раскачивайте лодку! Речь о лодке, которая везет блага от государства населению, о лодке распределения. Это уже из подсознания, мы привыкли не зарабатывать, не добывать, а получать. В советское время, если узнавали, что в магазине появилась колбаса, говорили, что «ее дают!». «В магазине выкинули колбасу! Ее дают!». Это было устойчивое выражение — что ярче может описать этику дистрибутивного общества?
— Крым наш — это тоже правило-понятие?
— Это скорее продукт двух страхов, порождаемых нашей культурой. Первый — страх внешнего мира. Если твоей стране принадлежит богатство, которое распределяется властью гражданам, то естественно бояться всех вокруг: страшно, что «они», живущие за границей твоей страны, хотят у тебя этот ресурс отобрать и между собой поделить. Этот страх (отчасти — обоснованный, но только отчасти) порождает враждебность по отношению к внешнему миру. Хочется верить, что у них все хуже, чем у нас. Хочется быть сильнее их. Хочется эту силу продемонстрировать, в ней убедиться. Раз мы уверены, что они при случае отобрали бы у нас «наше всё», — у нас есть моральное право отобрать у них что-нибудь. Второй — страх возразить власти. Власть у нас — источник благ, ему возразишь — блага потеряешь. Это тоже очень древний и подсознательный страх. Более того: в примитивных обществах существует устойчивый паттерн групповой ответственности. Кто-то один нарушил правила — все страдают. Кроме собственно страха проявить нелояльность, есть еще страх неконформности: если все «за» (а нам телевидение внушает, что все «за»), а ты «против» — твое окружение на тебя накинется, так как ты его «подставляешь» своей позицией.
— Это отношение к внешнему миру ярко проявляется и в отношении к мигрантам. «Они наш хлеб едят» — тоже, кстати, устойчивое выражение…
— Да, вообще ксенофобия — это продукт экономической ситуации, в которой распределяется ограниченный ресурс, «на всех не хватает». В развитом обществе мигрант воспринимается как «возможность» — дешевый труд, который увеличивает общий продукт. В России люди этого не видят. Они видят только центральную систему распределения, и в этой картине любой новый человек — угроза твоей доле пирога.
У нас, судя по опросам, до 90% студентов хотят сегодня работать в государственных структурах — в первую очередь в таможенных, налоговых и так далее. Они стремятся быть ближе к системе распределения.
— Как во все это вписывается, по-вашему, то, что сегодня происходит с Думой? Как-то не по понятиям все эти странные законотворческие предложения звучат, что с депутатами?
— Психолог Драганов, описывая примитивные группы, в частности, пишет, что в случае если в группе начинается расшатывание каркаса — как правило, главарь прибегает к созданию системы круговой поруки. Он должен толкнуть группу на ряд общественно осуждаемых преступных деяний, поскольку, действуя совместно, эта группа приобретает коллективное чувство вины, которое ее сплачивает.
«Безумный принтер» включился в ответ на очевидное расшатывание структуры, когда даже во власти начались абсолютно недопустимые разговоры: справа — о либерализации, а слева — о фашизации страны. И, естественным образом, все, за что голосовали депутаты, начиная с закона о запрете усыновления детей, — не могло не вызывать у них коллективного чувства вины. Это сплачивает. Попробует потом кто-то с чем-то не согласиться, сразу получит вопрос: «А ты что, за безумные законы не голосовал?»
Крым, соответственно, — это гениальное изобретение. Экономически и политически — провал, но с точки зрения сплачивания России, единой группы — сильное решение. Я думаю, что Путин сознательно пошел на авантюру и выиграл, с точки зрения стабильности власти. Его, видимо, обслуживает очень мощная команда социальных психологов, которые знают, что делают.
С другой стороны, нельзя не сказать, что вокруг принимаемых законов нагнетается истерия. Вряд ли их можно назвать полезными, но они в большинстве безобидны. Закон о персональных данных никак не повлияет на жизнь граждан (вопреки многим апокалиптическим комментариям); закон об информировании о двойном гражданстве — совершенно никого не ущемляет (тем не менее по поводу него также развернулась истерика). Идет тонкая игра: с одной стороны, то, что принимает Дума, не должно задеть население (свободу, понятия и правила), с другой — должно объединять власть чувством общей вины. Вот поэтому такое демоническое значение придается простой бессмыслице.
— Что сегодня не бессмысленно?
— Мы на 100% зависим от продажи наших углеводородов за рубеж. За 15 лет, с 2000 года, эта зависимость, несмотря на пятикратный рост цен на нефть, стала только существенно больше. Вместо того чтобы диверсифицировать экономику и рынки сбыта, сократить долю импорта в потреблении, пользуясь высокими ценами на нефть как финансовым рычагом, Россия сократила нефтяное производство. Растеряла технологии, кадры — и даже денег не накопила. В то же время власть для обеспечения лояльности, с одной стороны, — ликвидировала класс независимых бизнесменов, с другой — создала огромные социальные обязательства. Насколько наша экономика слаба, легко увидеть по первому полугодию 2014 года. Наши золотовалютные резервы уменьшились на величину, большую, чем у Украины, — страны, пережившей революцию, переживающей войну, у которой ВВП на человека в 4 раза ниже, а экономика в кризисе. К сожалению, все последние демарши, в том числе национальная платежная система, как и предыдущие — от гражданских самолетов Сухого до «Роснано» и «Сколково», — ничего общего с развитием национальной экономики не имеют. Это ширмы, иллюзии. Мы живем за счет экспорта нефти и газа. В принципе, если мир сможет не покупать у нас нефть и газ, — нас можно ставить на колени.
Ситуация даже еще проще: мир уже сегодня вполне может не покупать нашу нефть (например, как у Ирана, тем более что Иран скоро выйдет на рынок обратно). Вот Европа не может не покупать у нас газ. И все понимают, что в ответ на эмбарго по нефти мы отключим газ. Поэтому сегодня с Россией будут считаться и договариваться. К сожалению, вместо того, чтобы эту зависимость холить и лелеять, мы делаем все для ее разрушения. США, Катар, Турция, Кипр — все хотят занять наше место поставщика Европе, а мы своими действиями в Украине, своей непредсказуемой позицией в международных вопросах даем им все больше аргументов «за».
Хорошо бы, чтобы это понимали патриоты. Мы можем все что угодно сейчас кричать о том, что живем в великой стране, но в реальном мире у России осталось два аргумента — это газ в Европе и ядерное оружие. Европа уйдет с нашего газа лет за 5, и патриоты в этом виноваты — потому, что Европа сама не думала переключаться, мы ее толкаем к такому плану.
Ядерное оружие — плохой аргумент. Во-первых, в этом вопросе против нас будет весь мир, включая Китай. Во-вторых, с каждым годом военные технологии на Западе уходят все дальше вперед от наших. Паритет, который был когда-то, давно исчез, и сегодняшние попытки накачать деньги в оборонку, чтобы что-то изменить, просто смешны. Нет уверенности, что наши ракеты взлетят. Нет уверенности, что их не смогут обезвредить. Если США и Китай будут более или менее уверены в своих силах — угрозы с нашей стороны будут просто самоубийством, — они будут действовать превентивно. В результате нашей украинской политики теперь ракеты НАТО могут встать под Сумами и Черниговом. Это слишком близко к Москве, чтобы мы вообще могли рисковать военной риторикой.
Нам сейчас надо думать не о том, гордые мы или нет, а о том — умные ли. Мы не должны позволить Европе переключиться с нашего газа. Надо вернуться к статус-кво, который был несколько лет назад. Надо дружить. Надо дать Европе ощущение безопасности и увеличить параллельные газу экономические связи. Надо реально открыть страну для западных инвестиций, быть не кредитором Запада, как сейчас, а — заемщиком и инвестиционной целью.
Мы упустили возможность тягаться с Западом. У нас было 15 лет, когда мы получали сверхдоходы и могли бы построить диверсифицированную экономику. Но мы ничего не сделали, попали в ловушку, а, сидя в ловушке, зубами не щелкают, из нее нужно выбираться любой ценой.
А уж потом — посмотрим.