В эмиграции вначале надо элементарно выжить
США: «В эмиграции вначале надо элементарно выжить»
Лора Сорока, родившаяся в Харькове, вот уже более двадцати лет живет в США. У нее очень интересная профессия – патентовед; в Америке, где ей вначале пришлось убирать квартиры, она получила прекрасную возможность работать с российскими эмигрантскими архивами
«Окно в Россию»:- Лора, к тому, чем Вы занимаетесь сейчас, мы Вас еще обязательно спросим, а пока давайте с истории Вашей эмиграции. Как вы уехали из СССР?
Лора Сорока: - Мы жили в Харькове, тогда еще «советском», как вы помните, СССР еще существовал. Случилось это, как сейчас помню, прямо на Новый год, 31 декабря 1990 года. Дочка, в ту пору очень молодая девушка, незадолго до нашего отъезда вышла замуж: ну, а семья ее жениха, а потом уже и мужа, давно собиралась эмигрировать…
Дочка, конечно, поехала с ними – со своей новой семьей, и произошло это в 1989 году: как раз в то время, я помню, открылось небольшое «окошко», начали потихоньку выпускать людей. Ну и потянулся народ…
Обосновались они в Сан-Франциско…Так вот, с той самой минуты, как они там поселились, меня одна-единственная мысль снедала: быть вместе, во что бы то ни стало. Дело в том, что перед моими глазами был другой пример: у наших друзей дочь вышла замуж в Израиль, и ее родители не могли встретиться с ней почти двадцать лет! Это меня ужасало просто… Тем временем у моей дочери родилась девочка, и мне казалось, что я им буду нужна: в такие моменты всегда нужна бабушка… Тем более, что тогда уже разрешалось брать с собой своих родителей – я имею в виду наших с мужем. Вот так это и произошло. Так, видно, звезды встали: собрались мы всей семьей и уехали. Такая вот история…
- Насколько трудно Вам, советскому человеку, было адаптироваться в чужой стране?
- В адаптации, конечно, большую роль язык играет. В этом смысле мне повезло: я закончила факультет иностранных языков, и у меня был приличный английский. Поэтому мне было легче, чем моему мужу. Но, если вы имеете в виду, легко ли здесь осуществить какие-то свои личные амбиции, то вначале об этом просто не задумываешься: нужно элементарно выжить. Следовательно, идешь на все: убираешь чужие квартиры или присматриваешь за чужими детьми. Мне было удобнее убирать квартиры, потому что папа мой очень болел. Настолько, что порой приходилось бросать уборку и бежать домой. Потом – постепенно, шаг за шагом, ищешь работу по специальности или близкую к специальности. Можно найти хорошую работу, если повезет и окажешься в нужном месте в нужное время: но это так везде, по-моему… И еще – поскольку мы уехали во времена, когда СССР только-только перестал существовать, доступность всего - каких угодно фильмов, книг, поездок за границу – изумляла. Это теперь и в России «заграницей» никого не удивишь, но тогда, поверьте, это казалось чем-то нереальным, сказкой, сном наяву…
- Судя по всему вы человек открытый, веселый и дружественный. Есть ли различия в манере дружить там и здесь?
- Как ни странно это покажется, мне как раз было очень легко с новоявленными американскими подружками. А вот русских друзей как раз не хватало. Мне-то казалось, что любой человек, который говорит по-русски – мой друг, а оказалось - нет, далеко не всегда, порой даже и - нѐдруг… До такой степени, что я себя обвиняла в чем-то. Казалось, что тот механизм, который «заводит друзей», во мне напрочь сломался. Зато жажду общения на русском и свою ностальгию мы удовлетворяли на вечерах писателей и поэтов из России. А ведь к нам приезжали такие великие люди, большие поэты, как Окуджава, Ахмадулина, Кушнер, в Стэнфорде читал лекции сам Бродский…
Но с американцами есть, конечно, разница в культуре и обычаях… У меня другой культурный код, историческая память иная: я не знаю их сериалов, их телепрограмм, у меня иные воспоминания… Да и историю США знаю недостаточно хорошо. Кстати, здесь и отношение к горю, несчастью иное. У моей - теперь уже, к сожалению, покойной, американской подруги обнаружили вирус СПИДа. Она разослала всем письмо с рассказом об этом. Я же, прочтя письмо, посочувствовала мысленно и спрятала голову в песок: ведь в нашей культурной традиции горе нужно замалчивать… Наша общая подруга была удивлена тем, что я ничего не сделала, получив это трагическое письмо. А надо было просто обнять подругу и спросить, могу ли я ей чем-то помочь. Но я не знала, как именно принято поступать в этом случае в Америке… Поэтому я часто предупреждаю коллег по работе, что могу отреагировать на что-то неверно.
- Мучает ли вас ностальгия – обычная в случае эмиграции «болезнь»? Вспоминаете ли Родину?
- Конечно, вспоминаю. Там - моя культура, литература, не говоря уже о наших «общих» песнях. Я говорю «общие», потому что жила на Украине, но во времена СССР у нас была общая страна. По профессии я патентовед. Так получилось, что здесь я занимаюсь русской историей – не той, что нас учили, а как бы альтернативной. То, что мне открылось в документах - не только эмигрантских, а в самых настоящих документах советского государства и его коммунистической партии, вызвало шок. Русские друзья, которыми мы к тому времени обзавелись, боялись задавать мне вопросы, чтобы не «открылся фонтан»: я говорила тогда только об этом…
- И тем не менее вы все равно скучаете по родине? Иные эмигранты только рады, что «вырвались» отсюда, тем более что вам открылось кое-что, чего вы раньше не могли знать?
- Мы уезжали с больным папой в инвалидном кресле и при таких ужасающих обстоятельствах, с путаницей, с жестким отношением к нам (пришлось из-за этого моей свекрови остаться, но это длинная история), что тогда подумала, что у меня никогда не будет ностальгии. Так оно и было в первое время: не до того, надо было выживать. Мой родной Харьков я вспоминала серым, холодным и неуютным. И только через несколько лет, когда все как-то устаканилось, мой город – в моем же воображении и воспоминаниях - обрел цвет, солнце, тепло. И еще из области ностальгии: волшебство именно русской поэзии, ибо стать полностью билингвой почти ни у кого не получилось… Ощущения колдовства и волшебства, которое ты испытываешь, читая по-русски, по-английски почти никогда не бывает…
Особенно теперь, когда мир связан всемирной паутиной, скайпом, телефоном, чувство утерянного, ностальгии, менее болезненно… Я могу читать те же книги, смотреть те же фильмы, что и вы, к нам сюда приезжает русский балет, и мы больше не отрезаны от русской культуры. А теперь еще и Фейсбук появился… Мне в принципе повезло, потому что по работе я встречаю много интересных русских людей, работаю с замечательными документами и знаю о России больше, чем когда бы то ни было.
Первый раз я вернулась в Россию и на Украину через 13 лет. Мне все было очень интересно, я бегала по музеям и театрам, встречалась с любимыми друзьями и коллегами, ходила по улицам родного города, но… это была другая страна. Не та, из которой я уезжала, не та страна, что была в моем детстве и юности… И я поняла, что я там больше не живу…
- Чем вы сейчас занимаетесь? Работаете?
- Думаю, что с работой мне колоссально повезло, редко кому так везет. Сначала я работала над аннотированным указателем «Россия и российская эмиграция в воспоминаниях и дневниках». Это был, по выражению Горбачева, «пир духа». Четыре года читала книги, газеты и журналы с воспоминаниями русских/советских эмигрантов. Читала пристрастно, с любовью к одним и ненавистью к другим. Я дружила с одними авторами и ссорилась с другими. И поняла, что в мемуарах ничего не спрячешь – ты перед читателем голенький. Ты сам о себе пишешь, какой ты добрый и интеллигентный, а я вижу твою суть, которую не скроешь… А кто-то другой, скромный, который все больше о других пишет, нежели о себе, а ты видишь, что он – настоящий…
Уже работая в Стэнфорде, я 17 лет назад перешла на работу в Гуверовский архив, где и сейчас тружусь и буду трудиться, пока не выгонят на пенсию. О наших коллекциях и ученых, которых я тут встретила, я могу рассказывать бесконечно…
- Философы говорят, что сравнение двух систем ведет к дурной бесконечности. На бытовом языке это звучит так - хорошо там, где нас нет.
- Тут много модификаций… Помните анекдот о еврее, который ездил в Израиль и обратно, потому что лучше всего ему было в дороге? Мои родители говорили, что хорошо не там, где нас нет, а там, где мы вместе.
Через 9 месяцев после нашего приезда умер мой папа, не дожив до своего 70-летия. Когда мы его хоронили, я просила у него прощения за то, что хороню под пальмами, что увезла из родного города, где он научил русскому языку не одно поколение, где его помнят до сих пор. Теперь и мама с ним рядом. Под пальмами…
Америка – страна мобильная. Никто не считает, что надо помереть там, где родился. Я привыкла. И к этой мысли – тоже… Детям здесь хорошо… Я очень удивилась, когда внучка на вопрос, не русская ли она (она говорит по-русски), сказала: «Нет, я американка, но мои родители из России». И я подумала: ну да, американка. Так странно…