Киев. Один день в городе N. У России и Украины еще есть шанс не стать смертельными врагами навсегда. Те же Минские соглашения

Information
[-]

Киев. Один день в городе N 

Объяснение с читателями до и после командировки

О причинах, побудивших меня поехать (полететь, российские поезда отменили) в Киев:

а) моя рубрика «Один день в городе N», заброшенная мной; накануне главный редактор сказал: «Выбирай любой город — и поезжай», а тут друг вернулся из Киева с рассказами, и мне захотелось увидеть этот город изнутри — просто людей из просто жизни, сегодняшнюю повседневность;

б) моя мама украинка, родившаяся в двухстах километрах от Киева — в Чернобаевском районе Черкасской области; мамы не стало семнадцать лет назад, но этой войны на востоке Украины она бы не пережила; кстати, мама никогда не была в Киеве, так что эта поездка и за нее;

в) моя необходимость выполнить наказ главного редактора — дать прямой, исчерпывающий ответ на вопрос: «Мы еще вместе или уже все, кранты, враги навеки?»; мы — две страны: Россия и Украина.

…Так как это именно «Один день…», то по законам жанра получился очень беглый очерк, содержащий лишь несколько наблюдений.

В субъективности прошу не обвинять. На своей субъективности сама настаиваю. Потому что ни в какую объективность не верю. Во всяком случае, и субъективность, и объективность для меня — не безразличие.

Заранее предупреждаю: кроме одного непонятного окрика в аэропорту (см. ниже), чрезвычайной предвзятости, категоричности, непримиримости со стороны киевлян не увидела.

В аэропорту и в такси

Киевский аэропорт «Борисполь».

Какой-то с виду просто подросток почему-то вызывает подозрение у пограничницы, и она его куда-то уводит. Возвращаются быстро. Она все-таки ставит ему штамп в паспорте, наверное, там, за отдельной дверью так решили, — но громко, выделяя не то что каждое слово, а каждую букву, говорит: «Вы наших детей убиваете». Парень нервно улыбается и оглядывается.

Такси оплачиваю в кассе аэропорта, а на стоянку меня ведет сопровождающий. Он совсем юн, очень рыж и улыбчив. С ходу спрашиваю: «Останемся ли мы вместе или все — кранты, враги навеки?» Отвечает без улыбки: «Это правительства с двух сторон виноваты в том, что случилось». — «А что мы, люди, можем сделать?» — «Не втягиваться».

Таксист поначалу суров. Но вскоре заговаривает сам.

«Я — украинец, а моя первая жена — россиянка. После развода она вышла замуж за россиянина, с нашим тринадцатилетним сыном живут напротив, с моего балкона виден их дом. И что? Мне пойти сегодня и перестрелять их? Или сыну моему прийти ко мне и пострелять?»

Молчит. Потом показывает на лобовое стекло: «Повестка, видите, пришла. На войну меня призывают. И в кого и зачем я на этой войне стрелять буду?»

Рассказывает, как трудно стало жить. Но не только за последний год. Давно все ухудшается.

«В магазинах новую должность пора вводить: резальщики ценников. Каждый день цены растут. Я таксист, еще туда-сюда могу заработать, а бюджетникам каково?»

Таксисту лет сорок. Бюджетников жалеет больше, чем себя.

«А к чему телевизор ваш бэндэровцами нас обзывает? И первое не «а», а «э». Чтоб еще оскорбительней, да? А что — Бандера? Он такая же часть нашей истории, как у вас ваш… (задумывается) Емельян Пугачев».

И — напоследок: «Да куда нам деваться друг от друга? Вон какая война страшная была, которая Великая Отечественная, и как немцы и русские друг друга ненавидели, а теперь нет той ненависти и в помине».

Из разговоров с киевлянами:

«Мы еще не европейский город и не реально европейская страна, но у нас уже есть люди, которые готовы умереть за европейские ценности».

«Порошенко сказал: если перемирие не сработает — ввожу военное положение. Но у нас сейчас и военное положение не вводится, и перемирие ненастоящее. Какое-то воюющее перемирие».

«Вместе мы еще или уже нет? Вот опять у нас «или-или». А ведь что ни скажи сейчас — все будет предварительно или односторонне. Определения всегда неполны. И интерпретировать — значит обеднять. У России и Украины еще есть шанс не стать смертельными врагами навсегда. Те же Минские соглашения… Как к ним скептически ни относись, но они — реальность, с которой все стороны военного конфликта вынуждены считаться».

Ярмарки как узор взаимопомощи

Бессарабка — центр Киева. А вот, к примеру, пролетарский район вокруг станкозавода. Завод уже давно не работает в полную силу, так, два-три цеха еле дышат. Раньше люди здесь много зарабатывали, а теперь, смеясь, признаются: «В целом по бараку у нас снизился общий уровень». Только продуктовые ярмарки по четвергам и пятницам спасают.

«Из Ровенской и Житомирской областей крестьяне и мелкие фермеры везут вкуснячие продукты и по очень бюджетным ценам. В нашем элитном «Гурмане» мы такое только понюхать можем. А на ярмарке мясо самое шикарное — 55—69 грн за 1 кг. Десяток яиц — от 14 до 16 грн, в магазинах дешевле 18 грн яйца не найдешь, но для нас и одна, две, три, четыре гривны — деньги».

Из того, что выручают на ярмарке, торговцы тут же отдают чуть ли не три четверти переселенцам из Донбасса, раненым в госпиталях. Кстати, три четверти — не образ, а реальные цифры. Я не раз в Киеве слышала от того же среднего класса: не десятина, а три четверти заработанного уходит на благотворительность.

Про истинного киевского героя

Так получилось, что все почти, с кем я говорила в Киеве, даже не упоминали имени Бандеры. А потом и вовсе для меня стало открытием, что истинный герой киевлян — не Бандера, не Порошенко, не Яценюк, а Мандельштам.

Ни о ком я не слышала так много и на каждом шагу, как о нем. Что-то подобное было только с Кантом в Калининграде. Там о Канте мне говорили все — от гостиничных уборщиц до молодоженов на его могиле. Причем так лично, как о парне с соседней улицы.

Вот и в Киеве вам обязательно сообщат, что двадцатидевятилетний поэт Осип Мандельштам приехал в Киев в апреле 1919 года. Тусовался по ночным клубам и в одном из них — в литературно-артистическом кафе «Х.Л.А.М» (художники, литераторы, артисты, музыканты) 1 мая познакомился со своей будущей женой, двадцатилетней художницей Надей Хазиной. И тут же — загордясь: «Мандельштам не просто тусуется по киевским кафе, он безудержно увлекается «Кобзарем» Шевченко». Не литературоведы вовсе, а прохожие авторитетно и безаппеляционно заявят, что стихотворение Тараса Шевченко «Чи ми ще зiйдемося знову?» легло в основу мандельштамовского «В Петербурге мы сойдемся снова…» (А может, это и правда, думаю я, ведь сказал же другой поэт: «Если ты родился в России, неизбежна тоска по иной родословной».)

Наличие эха — по определению — первейшее свойство любой хорошей акустики. И из Мандельштама получился просто «отличный купол для предшественников». Назовите это влиянием Тараса Шевченко и Гоголя, а можно выше — сродством. Мандельштам работает «с голоса», вводит в свою поэзию украинизмы. («Я один в России работаю с голоса, а кругом густопсовая сволочь пишет».)

«Быстрый отрывистый говорок» Мандельштама, его поэзия скорости и оголенных нервов как-то очень на душу легли киевлянам. Нет, конечно, здесь любят Булгакова (земляк все-таки), и Ахматову (тоже своя, хотя по фрейдистской логике звал ее Янукович Ахметовой), и Пастернака ценят, и Врубелем восхищаются, и Вертинского обожают, но так получилось, что Мандельштам — совсем почему-то родня.

«Язычески жизнерадостный» Мандельштам, объясняли мне в Киеве, сродни их городу: «Этот «сирота эпохи», этот «бездомный союзного значения» …Его стихи пережили столько режимов и сколько еще переживут… Из-за своей колоссальной интенсивности лиризма и своей глубины нам особенно сегодня поддержка и утешение».

И жалеют здесь Осипа Эмильевича как-то так трогательно, нежно, будто то, что случилось потом с ним и Надей Хазиной, буквально на днях произошло.

* * *

Как по улицам Киева-Вия

Ищет мужа не знаю, чья жинка,

И на щеки ее восковые

Ни одна не скатилась слезинка.

 

Не гадают цыганочки кралям,

Не играют в Купеческом скрипки,

На Крещатике лошади пали,

Пахнут смертью господские Липки.

 

Уходили с последним трамваем

Прямо за город красноармейцы,

И шинель прокричала сырая:

— Мы вернемся еще — разумейте…

      Апрель 1937-го. За год до смерти.

* * *

«Горожанин и друг горожан» Мандельштам первым в Советском Союзе написал о Голодоморе 1932—1933 годов:

Природа своего не узнает лица,

И тени страшные Украины, Кубани…

Как в туфлях войлочных голодные

крестьяне

Калитку стерегут, не трогая кольца…

                                        Май 1933 года.

Или такая мандельштамовская всплывет строчка: «Не бумажные двести, а вести спасают людей…»

 

Ее киевляне вспомнят в связи с гастролями Вахтанга Кикабидзе («Он нас любит»), Михаила Жванецкого («Он же одессит, мы бы его не поняли, если бы он сейчас к нам не приехал бы») или модного сегодня в России Ивана Дорна («Он, кстати, родился в зоне Чернобыля, знаешь?»).

Как о «симпатиках» вам скажут в Киеве о Лии Ахеджаковой, Юрии Шевчуке, Андрее Макаревиче. Это у нас им на пустом месте политику шьют, а киевляне просто благодарны за сочувствие. («Вести о таких людях спасают».)

А потом опять вернутся к своей родне — к Мандельштаму.

Из разговоров с киевлянами:

«Вот как он сказал о Киеве: «Я люблю этот небывалый город, словно в нем родился и никогда из него не уезжал». — «Страшась наступающей нищеты, хорошо вспомнить мандельштамовское: «По губам меня помажет/Пустота,/Строгий кукиш мне покажет/Нищета». Это он так шутить пытался. И мы пытаемся».

В киевском интернете — на полном серьезе — дискуссия: вышел бы или не вышел Мандельштам на Майдан? (Почему-то никто не спорит в этой связи о Булгакове. Наоборот, говорят: ну он — государственник, империалист.) А вот о Мандельштаме — дословно, Валентин Андросов: «Ясное дело, что Мандельштам вышел бы, даже с риском для собственной жизни. Его очерк о Киеве — это для нас очерк о том, почему именно здесь возможен Майдан: «Велико жизнелюбие киевлян <…>». Просто помните: каждый раз, когда вы вспоминаете «Небесную сотню» или на условно-этикетное «Слава Украине!» отвечаете все еще свежим и восторженным «Героям слава!», где-то в «ворованном воздухе» Владивостока и лагерных окрестностях радуется Мандельштам. Потому что, с оглядкой на столетнюю разницу во времени или без нее, эти слова — еще и о нем».

Про ту, которая любит Киев, а он отвечает ей взаимностью

Оля Мусафирова говорит о ней: «Если бы у нас все были такие, мы бы давно стали Европой».

А сама она о Киеве: «Я люблю этот город, и он отвечает мне взаимностью».

Ее зовут Влада Осьмак. Она родилась в Восточной Германии. Ее папа был военный врач. Кстати, мама русская, казачка с Дона. А папа — украинец.

В Киев переехала с родителями, когда ей было 10 лет. А до этого жили и на Дальнем Востоке, и в Кременчуге, и в Ленинграде (папа там учился).

О том, кто она по национальности, сначала вообще не задумывалась, была советской девочкой, пионеркой, комсомолкой, такой, смеется, «активисткой конченой» и, наверное, более русской, чем украинкой, а сейчас ощущает себя на первом месте киевлянкой, а потом уже украинкой.

Окончила Киевский университет имени Тараса Шевченко, филфак. Работала в Музее Булгакова, в Музее истории Киева, двадцать лет в Музее одной улицы на Андреевском спуске (еще студенткой, третьекурсницей, была среди тех, кто создавал этот музей).

Культуролог, лучший экскурсовод Киева. Сегодня экскурсий, правда, не водит. Россияне же не приезжают. А экскурсии брали именно они.

Преподает музейное дело в педагогическом университете и в Киево-Могилянской академии. В одном вузе получает меньше двухсот гривен, в другом — чуть больше двухсот. (Для сравнения: средняя зарплата в Киеве — 5 тысяч гривен, минималка — 1700.)

«Когда работала экскурсоводом — две-три тысячи гривен в месяц набегало, иногда почти четыре, но до средней зарплаты никогда не дотягивала, а теперь без экскурсий, конечно, мне чувствительно, но ничего, не жалуюсь».

И до войны, когда зарабатывала экскурсиями, — черной икры, лобстеров и дорогих напитков Влада позволить себе не могла.

«А сейчас вдвое подскочили цены на яйца, на мясо — незначительно, на 20—30 процентов, на сыры, колбасы тоже на 20—30 процентов, но газ подорожал драматически. Если раньше за двухкомнатную квартиру платили 400 гривен, то нынче 800».

Как люди на это реагируют?

«В основном — молча. Из серии: разберемся! Понимаете, система приоритетов выстроилась. На каком-то биологически-животном уровне срабатывает защитная реакция организма: экономия нервной системы. Не нервничать по поводам, по которым можно не нервничать».

Для самых незащищенных существует система госсубсидий. Сложная. Кучу справок надо собрать. Но система работает.

«Эту зиму мы, слава богу, пережили. В квартирах было тепло. Даже жарко. Веерные отключения электричества — в случаях крайней необходимости. И люди понимали: отключения дают экономию. Ну если мы совсем без газа останемся — будем жить в холодных спальнях. Как британцы».

 


About the author
[-]

Author: Зоя Ерошок

Source: novayagazeta.ru

Added:   venjamin.tolstonog


Date: 07.04.2015. Views: 398

zagluwka
advanced
Submit
Back to homepage
Beta