Словенский философ Славой Жижек: «Самая большая угроза для Европы – инерция»
Славой Жижек: «Самая большая угроза для Европы – инерция»
Журнал Spiegel взял интервью у известного словенского философа Славоя Жижека, который считается одним из самых смелых в Европе интеллектуалов и общепризнанных левых. В своей новой работе он доказывает, что Европа не должна быть поверхностно терпима к радикальному исламизму и что континент нуждается в ведущей культуре просвещения.
Славой Жижек не любит, когда его называют профессором. Он шутит, что, когда люди называют его так, он оглядывается, чтобы понять, где они увидели профессора. Жижек редко читает лекции в университетах. Всемирно признанным интеллектуалом 65-летний философ стал благодаря множеству книг, статей, эссе и колонок в СМИ. Лекции и выступления Славоя Жижека в разных странах сделали его одним из наиболее выдающихся современных мыслителей и теоретиков культуры.
Несмотря на влияние Жижека трудно определить его философские и политические взгляды и позиции. Родился он в словенской столице Любляне, где живет и сейчас. До 1988 года Славой состоял в компартии. У него были сложные отношения с партийным руководством, потому что его идеи считались недостаточно ортодоксально марксистскими. Не удивительно, что он так никогда и не стал профессором в университете родного города.
Однако это не помешало ему изучать в 1981-85 годах в Париже психоанализ Жака Лакана. Перед распадом Югославии в 1990 году он участвовал в президентских выборах в Словении от словенских либеральных демократов несмотря на очень критическое отношение к политическому либерализму, которому, по его мнению, не хватает сущности и силы.
Жижека уважают везде, от Латинской Америки до Азии, за критику капитализма, а также как культурного лидера и идеолога протестного движения левых. Шок от недавнего террористического акта в Париже заставил его написать полемическое философское эссе об исламе и модернизме. В нем он останавливается на разрыве между терпимостью в западном мире и фундаментальной яростью радикального ислама по отношению к западному либерализму и призывает Запад защищать наследие просвещения и его мировые ценности. Он считает, что истинная свобода людей сейчас возможна только при возрождении левых.
***
SPIEGEL: Господин Жижек, финансовый и экономический кризис показал, насколько уязвимой может стать система свободного рынка. Вы поставили перед собой задачу исследования противоречий современного капитализма. Вы ждете новую революцию?
Жижек: К сожалению, нет.
SPIEGEL: Но вы бы хотели, чтобы произошла революция? Вы по-прежнему остаетесь коммунистом?
Жижек: Многие считают меня безумным марксистом, который ждет конца света. Я могу быть большим эксцентриком, но я не безумец. Я остаюсь коммунистом за неимением лучшего и ввиду отчаяния перед ситуацией, которая сейчас сложилась в Европе. Полгода назад я выступал в Южной Корее с лекциями о кризисе глобального капитализма. Ну вы знаете, обычная «бла, бла, бла». Потом слушатели неожиданно начали смеяться и говорить: «О чем вы говорите? Посмотрите на нас. Китай, Южная Корея, Вьетнам, Сингапур – с экономикой у нас все в порядке. Так кто же тогда сполз в кризис? Это у вас кризис в вашей Западной Европе или, если быть более точными, в отдельных частях Западной Европы».
SPIEGEL: Ну, не все так просто, как вы говорите.
Жижек: И все же в этом есть правда. Почему мы, европейцы, считаем, что наша непростая ситуация является глубоким кризисом? Думаю, наши чувства состоят не в вопросе «да» и «нет» капитализму. Речь, по-моему, идет о судьбе нашей западной демократии. На горизонте собирается что-то черное, и первые штормовые ветры уже добрались до нас.
SPIEGEL: Вы говорите, что экономический кризис может привести к политическому?
Жижек: Китай, Сингапур, Индия… или взять ближе к нам – Турция не предрекают ничего хорошего для будущего. Я полагаю, что современный капитализм развивается в направлении, в котором он лучше функционирует без полностью развитой демократии. Подъем так называемого капитализма с азиатскими ценностями1 в последние 10 лет как минимум ставит сомнения и вопросы: что если авторитарный капитализм по китайской модели является проявлением того, что либеральная демократия, как мы ее понимаем, больше не является условием и ведущей силой экономического развития и вместо этого стоит у него на пути?
SPIEGEL: Демократия нужна не для того1, чтобы готовить дорогу для капитализма. Она нужна для того, чтобы выявлять скрытые опасности капитализма, и поэтому абсолютно незаменима.
Жижек: Для того, чтобы было, как вы говорите, одного лишь принципа свободных выборов мало. Свобода выбора может повести общество в любом направлении. В этом смысле, я являюсь ленинистом. Ленин всегда иронически спрашивал: Свобода, да, но для кого? Для чего?»
SPIEGEL: Свобода самоопределения. И первое и самое главное – в нее входят свобода слова и выражения своего мнения.
Жижек: Замечательно! Я не отношусь к сталинистам, которые насмехаются над гражданскими свободами и утверждают, что правильной является лишь партийная линия и что только она является настоящей свободой. В личной области свобода выбора крепнет даже в Китае. Я имею в виду такие сферы, как сексуальная свобода, свобода путешествовать и свобода разбогатеть. Но мне интересно, достаточно ли этого и не является ли этот вид личной свободы выбора на самом деле ловушкой? Завоевания в свободе личности маскируют потерю социальной свободы. Классическое государство всеобщего благоденствия разрушено. Мы уже не видим, куда ведет нас социальный процесс и в каком типе общества мы хотим жить. Набор выборов, в котором мы можем жить с нашими индивидуальными свободами, нуждается в переосмыслении.
SPIEGEL: Другими словами, вы скучаете по более крупным системным спорам. Мы видели один такой спор во время студенческих волнений в 1968 году, но он не привел ни к каким реальным результатам, за исключением завоеваний для либеральных социальных свобод. В противовес желанию индивидуальной свободы тоталитарный соблазн не прячется ли в мобилизации коллективного желания преодолеть существующую систему?
Жижек: Двадцатый век закончился. Тоталитарный режим не в состоянии выжить в долгосрочной перспективе. Если мы хотим сохранить свой образ на Западе, то необходимо вновь задать себе серьезные вопросы, которые имеют отношение к расширению демократических свобод и к процессу самоосвобождения. Именно здесь Европе и угрожает наибольшая опасность. Я – евроцентрический левый. В левых кругах стало модно критиковать евроцентризм во имя мультикультурализма. Но я убежден, что нам Европа сейчас нужна больше, чем когда-либо раньше. Представьте мир без Европы. У вас останутся лишь два полюса: Соединенные Штаты с их жестоким неолиберализмом и так называемый азиатский капитализм с его авторитарными политическими структурами. Между ними вы найдете путинскую Россию с его экспансионистскими устремлениями. Вы потеряете наиболее ценную часть европейского наследия, где демократия и свобода означают коллективное действие, без которого равенство и справедливость будут невозможны.
SPIEGEL: Это наследие просвещения, переход от собственной незрелости к состоянию автономного самоопределения.
Жижек: Совершенно верно! Я не считают себя другом и союзником Юргена Хабермаса, но в этом вопросе я с ним полностью согласен. Более чем когда-либо раньше мы должны продолжать крепко держаться за этот проект европейского просвещения. Это единственное, что позволит нам изменить очертания того, что кажется возможным или выполнимым.
SPIEGEL: Но эта цель предполагает слишком большие требования к либеральной демократии.
Жижек: Да. Мы должны пойти дальше либеральной демократии. Обычная демократия работает следующим образом: большинство избирателей, похоже, удовлетворяет ложная свобода выбора, но в реальности они делают то, что им говорят. Говорят, что любимая форма правления немцев – Большая коалиция. Из страха, что придется принимать поистине радикальные и новаторские решения, люди ведут себя так, как будто сами принимают решения на основе обстоятельств, на основе практических сдерживаний и на основе предварительных условий. Но иногда приходится менять поле значения вместо того, чтобы всего лишь искусно анализировать вещи и приспосабливаться к ним. Развить общую волю, то, что Руссо называл volonté générale, так не удастся. Развитие воли остается индивидуализированным и приватизированным и крайне аполитичным процессом. Это очень значимая окружающая среда для капитализма, потому что либеральная демократическая свобода и индивидуализированный гедонизм мобилизуют людей для выполнения своих целей, переделывая их при этом в трудоголиков.
SPIEGEL: Какую вы видите альтернативу?
Жижек: Пути назад к коммунизму нет. Сталинизм был в определенном смысле хуже фашизма, особенно учитывая, что коммунистический идеал для просвещения был самоосвобождением людей. Но это одновременно и трагедия диалектики просвещения. Сталинизм продолжает оставаться для меня загадкой. Фашизм никогда не был целью просвещения. Он стремился исключительно к консервативной модернизации при помощи преступных средств. До определенной степени Гитлер был недостаточно крепким радикалом и обладал недостаточно развитой склонностью к насилию.
SPIEGEL: Что? Надеюсь, вы шутите?
Жижек: Я пытаюсь сказать, что фашизм мог быть реакцией на банальность и самоуспокоение буржуазии, но он также остался внутри границ буржуазного общества и навсегда сохранил как раз это самое самоуспокоение. Я разделяю взгляды Вальтера Беньямина, который считал, что каждый подъем фашизма является следствием неудачной революции. Успех фашизма является следствием провала левых и доказывает наличие революционного потенциала и то, что левые не сумели им воспользоваться.
SPIEGEL: Каково текущее состояние базовых ценностей либерализма: свободы, равенства и справедливости? Хватит ли сил у либеральной демократии для того, чтобы защитить себя от атак тех, кто исповедует нетерпимость?
Жижек: Я сомневаюсь, что она способна противостоять вызовам. Мировая капиталистическая система приближается к опасной точке. Вот кто входит в его четверку всадников Апокалипсиса: климатическая катастрофа, очевидные последствия биогенетических исследований, недостаток саморегуляции на финансовых рынках и растущее число вычеркнутых из жизни людей. Чем более глобализированными становятся рынки, тем большую мощь приобретают силы социального апартеида.
SPIEGEL: Эти опасности общепризнаны и широко обсуждались. И тем не менее вы считаете, что мы беспомощно бредем к обрыву?
Жижек: Недостаток ясной альтернативы не может означать, что мы просто продолжаем существовать при неизменном положении вещей. Если существующая система продолжает воспроизводиться, тогда мы движемся к ее взрыву. Единственным спасением либеральной демократии может быть восстановление левых. Если левые упустят этот шанс, то опасность фашизма или как минимум нового авторитаризма будет нарастать.
SPIEGEL: Эти тенденции уже видны сегодня в религиозном фундаментализме, в правом популизме и агрессивном национализме.
Жижек: Правильно. Ответом на это не может быть обычная реакция терпимости и понимания левых. Нет! Делая так, либерализм постепенно подточит себя сам. Мы имеем право устанавливать пределы и границы. Мы в Европе испытываем слишком большую вину. Наша мультикультурная терпимость проистекает из угрызений совести и комплекса вины, которые приведут Европу к падению. Самая большая угроза для Европы – инерция, ее уход в состояние апатии и общего релятивизма. В этом смысле я являюсь догматиком. Свобода не может быть сохранена без определенной дозы догматизма. Я не хочу бросать тень на все и все подвергать сомнениям. Либеральный догматизм базируется на том, что Гегель называл моральной субстанцией. Поэтому я выступаю против всякой формы политической корректности, которая пытается контролировать то, что должно быть частью нашей моральной субстанции с социальными или юридическими запретами.
SPIEGEL: А разве культуры не обладают болевым порогом нетерпимости?
Жижек: Существуют вещи, которые невозможно терпеть, то, что Жак Лакан называл l'impossible-à-supporter. Что произойдет, если какой-нибудь журнал начнет открыто насмехаться над холокостом? А как быть с шутками, которые можно считать сексистскими или расистскими? Позиция левых либералов, основывающаяся на общей иронии или раздражающем юморе, ведет в противоположном направлении. Она ведет к растущей чувствительности, к беззащитности других. Знаете, скабрезные шутки являются хорошей проверкой порога терпимости многих культурных групп.
SPIEGEL: Я бы не стал чересчур сильно верить в такие проверки.
Жижек: Конечно, существует предел. Ситуация становится взрывоопасной, когда бок о бок живут две этнические или религиозные группы с противоположными взглядами и убеждениями, которые относятся к критике религии или образа жизни как к атаке на свою идентичность.
***
SPIEGEL: Но разве не та же самая опасность взрыва содержится в заявлении, которое недавно стало таким популярным, а именно, что ислам является частью Европы?
Жижек: В этом вопросе терпимость не может быть ответом. Здесь нам нужно то, что немцы называют Leitkultur, т.е. более высокая культура, которая регулирует процесс взаимодействия между субкультурами. Мультикультурализм с его взаимным уважением к чувствительности других перестает работать, когда достигается эта фаза impossible-à-supporter. Настоящие мусульмане не в состоянии терпеть наши святотатственные образы и наш неуважительный юмор, которые являются частью нашей свободы. Но Запад с его либеральными взглядами тоже считает насильственные браки или сегрегацию женщин, которые являются частью жизнью мусульман, невыносимыми и неприемлемыми. Поэтому я как левый считаю, что мы нуждаемся в создании нашей собственной ведущей культуры.
SPIEGEL: Какой она может быть? Как может выглядеть эта ведущая культура? Даже применение прав человека иногда ставится под сомнение во имя культурных различий.
Жижек: Европейская ведущая культура является универсальностью просвещения, в которой личности видят себя через эту универсальность. Это значит, что вы должны быть способны освобождаться с вашими характеристиками и игнорировать ваши особенные социальные, религиозные или этнические взгляды. Недостаточно просто терпеть друг друга. Нам требуется способность испытать нашу собственную культурную идентичность как что-то случайное, что-то такое, что может быть изменено1.
SPIEGEL: Универсальная личность – абстракция. Ее нет в реальной жизни. В реальной жизни все люди входят в какие-то группы, ячейки и так далее.
Жижек: Универсальная личность является очень серьезной реальностью нашей жизни. Есть яблоки, груши и виноград, но должно быть место для фруктов, как для таковых. Мне нравится прелесть этой платонической идеи. Люди относятся к группам и в то же самое время являются частью универсального измерения. Я не остаюсь неизменным всю жизнь, но я остаюсь самим собой. Общество тоже не закрывается. Человек может покинуть одно группу и присоединиться к другой. Наша идентичность состоит из нескольких идентичностей, которые могут сосуществовать как последовательно, так и параллельно.
SPIEGEL: «Дни уходят, а я все тут»,- написал Гийом Аполлинер.
Жижек: Выражаясь христианским языком: Святой дух во всех нас, мы все его делим независимо от того, что наша идентичность ассоциируется с определенной группой людей. Я – атеист, но меня восхищают освобождающая сущность христианских учений: оставь своего отца и мать и следуй за мной, сказал Христос. Оставь свою группу для того, чтобы найти путь к универсальности человечества!
SPIEGEL: Но освобождение – это насильственный акт, это разделение и искоренение. Ислам не разрешает людям покидать группу верующих.
Жижек: Не существует универсальной свободы без момента насилия. Расставаться со своими корнями – процесс довольно насильственный, но эта сила, которой вовсе не обязательно быть физической. В нем есть что-то искупительное. Обратите внимание, речь идет не о том, что разрушение делает нас какими-то особенными. Мы привязаны к нашим идиосинкразиям. Но мы должны признать, что особенность основывается на условности, случайности, которая не реальна для себя самой. Универсальность это открытие радикальной случайности.
SPIEGEL: Что это значит для политики?
Жижек: Лидер Иранской революции Хомейни однажды сказал: «Мы, мусульмане, не боимся западного оружия и экономического империализма. Мы боимся морального разложения, которое осуществляет Запад». Крайней формой этого сопротивления является «Исламское государство» и даже в большей мере группировка «Боко Харам». Простоя потрясающий феномен! Главной целью этого социального и политического движения является не дать женщинам учиться и постоянно напоминать им об их месте. Старый лозунг 60-х годов прошлого столетия, что все вокруг содержит сексуальный подтекст, тоже политичен. В данном случае он получает новый неожиданный смысл: сохранение строгой сексуальной иерархии становится наиболее важной политической целью. А разве мы не испытали более слабую форму того же самого отношения в реакции русских на конкурс Евровидения, когда победила бородатая Кончита Вурст? Русский националист Владимир Жириновский сказал в прошлом мае: «В Европе не осталось мужчин и женщин, а только это». Даже наша католическая церковь способствовала той же панике, активно борясь с однополыми браками.
SPIEGEL: Этому фундаментализму мы можем противопоставить лишь неограниченный индивидуальный гедонизм?
Жижек: Нет, и на это есть две причины. Первая состоит в том, что нашим соперником является не совсем религия. Хорватский католический священник и националист Живко Кусти назвал католицизм символом и проявлением того факта, что люди не готовы отказаться от своего национального и культурного наследия. Его слова показывают, что это уже не вопрос веры и истины, а скорее политико-культурный проект. Религия здесь является лишь средством, индикатором нашей коллективной идентичности. Речь идет о том, сколько людей контролирует одна сторона, об объеме и степени гегемонии, которая имеется у нашей стороны. Поэтому Кусти так нравится высказывание одного итальянского коммуниста, который заявил: «Я – атеист католик!» И поэтому же массовый убийца из Норвегии Андерс Брейвик, который не является слишком религиозным человеком, относится к христианскому наследию как к фундаменту европейской идентичности. Вторая причина более важна и заключается в том, что несдерживаемая личная свобода выбора прекрасно подходит сегодняшнему капитализму в том смысле, что глобальный социальный и экономический процесс становится все больше и больше непостижимым. Индивидуальный гедонизм и фундаментализм как бы взаимно подталкивают друг друга. С фундаментализмом эффективно можно бороться при помощи нового коллективного проекта радикальных изменений. И в этом нет ничего тривиально гедонистического.
SPIEGEL: Кто определяет, что случайно, а что существенно? Для ортодоксального мусульманина платок не случайность, а сущность.
Жижек: Это действительно взрывоопасная проблема. Девушки и женщины должна решать ее в спокойной обстановке. Для того, чтобы они могли это сделать, они должны быть свободны от давления семьи и общества. Здесь-то и приходит освободительное насилие: единственная возможность для автономии – искоренение, отделение себя от группы, которая хочет подчинить своей воле. Поэтому одним из моих героев является Малькольм Х. «Х» как раз обозначает искоренение. Оно не заставило его искать африканские корни. Напротив, он увидел в нем шанс добиться новой универсальной свободы.
SPIEGEL: Вы приветствуете это насилие?
Жижек: Я принимаю это насилие, потому что оно является ценой истинной случайности и освобождения самого себя. Это похоже на садомазохистскую сексуальную игру, участники которой могут участвовать во всех ее извращениях. Однако в любой момент любой из них может сказать: «Все, хватит! Я ухожу». Прогресс западной демократии состоит в постоянном расширении масштабов универсальности и одновременной диверсификации свободы выбора между случайными решениями. Но случайность не означает тривиальность. Наши ценные коллективные достижения случайны. Они появились из ниоткуда и сломали наши идентичности.
SPIEGEL: Неустанная работа по расширению общественных свободных пространств является делом таких публичных интеллектуалов, как вы? Это больше напоминает открытое общество Карла Поппера, чем марксистскую пролетарскую революцию.
Жижек: О Господи, кто угодно, но только не Поппер! В этом отношении я по-прежнему остаюсь марксистом, потому что для меня важна инфраструктура свободы, присущая институтам. Специалисты, идиоты в первоначальном смысле этого слова, заняты поисками решений специфических проблем. Интеллектуал же стремится задавать вопросы и размышляет над социальными условиями для осуществления личных гражданских свобод. В своем очерке «Что такое просвещение» Кант разделяет частное и общественное использование разума. Сегодня эта мысль как никогда актуальна. Для Канта общественное использование разума означает свободное от любого политического или религиозного содержания мышление, тогда как использование разума на службе государству является процессом частным. Наша нынешняя борьба, которая включает и WikiLeaks, состоит в том, чтобы не дать погибнуть общественному пространству.
SPIEGEL: Ну и как мы можем развивать освободительное единение между группами, которые в культурном отношении сильно отличаются друг от друга?
Жижек: Мой ответ – борьба. Одной универсальности недостаточно, и это очевидно. Столкновения культур не удастся преодолеть при помощи глобального гуманизма. Борьба с ним возможна благодаря всеобщей солидарности с теми, кто борется в каждой культуре. Наша борьба за свободу должна быть дополнена борьбой против кастовой системы в Индии и сопротивлением рабочих в Китае. Битва за Палестину и против антисемитизма1, WikiLeaks и Pussy Riot – все это части одной и той же борьбы. Если мы не будем этого делать, то просто-напросто убьем сами себя.