Пределы импортозамещения: Опыт Латинской Америки и перспективы России
Пределы импортозамещения: Опыт Латинской Америки и перспективы России
О том, что такая большая страна, как Россия, не может жить долгое время за счет экспорта нефти и газа, говорилось уже давно. А события конца 2013 и всего 2014 года показали: Запад готов вести равноправные переговоры и политический торг только с теми странами, которые не являются чьим-либо сырьевым придатком и способны быть самостоятельными субъектами мирового развития.
Императив новой индустриализации
Все мечтания некоторых наших «архистратигов» о том, чтобы навязать Западу новый вариант Ялты и Потсдама, договорившись о сферах влияния в мире, абсолютно беспочвенны. Они не понимают, что Советский Союз имел, помимо военной мощи, гораздо более диверсифицированную экономику, чем нынешняя российская, а также реальные достижения по части науки, образования и массового здравоохранения. В глазах большой части трудящихся западных стран СССР, победивший Гитлера, представал как действенная альтернатива тогдашнему капитализму, и Черчилль с Рузвельтом, а потом и Трумэн не могли этого не учитывать. Кстати, примечательно, что позже, уже на рубеже 60–70-х годов, когда кое-где в тогдашнем третьем мире стали зарождаться экономические «чудеса», Мариу Энрике Симонсен, гражданский министр финансов военного режима в Бразилии, писал: «Коммунистическая революция в Советском Союзе имела заслугу в понимании того, что бином «неграмотность–отсталость» образует порочный круг, который нужно разорвать путем атаки на первый из его компонентов». А ведь авторитарный режим в Бразилии открыто провозглашал своей задачей борьбу с коммунизмом.
В сегодняшней России с альтернативой англосаксонской модели глобализации дело обстоит, мягко говоря, неважно. Призывы закрыться от внешнего мира или дружить с Китаем и странами бывшего третьего мира такой альтернативой быть не могут, тем более что сам Китай не собирается ни от кого закрываться.
Таким образом, скорейшее избавление от сырьевой модели экономики и начало реиндустриализации – императив для России, если Россия хочет сохранить свою субъектность в мире. И никакая военная мощь не поможет сохранить эту субъектность, если не будет опираться на высокоразвитую, диверсифицированную экономику. Что же касается импортозамещения, то нужно помнить: оно лишь часть реиндустриализации и поначалу предполагает имитацию чужих достижений, а не какие-то прорывы в области производственных технологий, без коих трудно рассчитывать на достойное место в мире. И дело не только в том, что сегодня, в XXI веке, импортозамещение – пройденный этап мирового развития и не может быть долговременной альтернативой отсталости. Оно само имеет собственные пределы и противоречия, как показывает прошлый опыт стран Латинской Америки.
Вторая война за независимость?
Импортозамещающая индустриализация – этап в истории далекого континента, длившийся почти полвека, примерно с середины 30-х до начала 80-х годов прошлого столетия. Первоначально она стартовала в тех странах Латинской Америки, где для нее уже были некоторые (хотя и не все) предпосылки: в Аргентине и Бразилии, Чили и Мексике, со временем охватила и другие, менее развитые. Начиналась она не от хорошей жизни. Разразившийся в промышленно развитых странах кризис 1929–1933 годов обрушил спрос на товары латиноамериканского экспорта: аргентинские зерно и мясо, чилийскую медь, бразильские кофе и хлопок. Латиноамериканским странам не на что стало закупать промышленные товары даже для личного потребления. Народ возроптал, по континенту прокатилась волна массовых выступлений против олигархических режимов, как авторитарных, так и внешне демократических (типа «Старой Республики» в Бразилии), доведших свои страны «до ручки». Стало очевидно, что нужна вторая война за независимость: если первая привела к политическому освобождению от корон Испании и Португалии, теперь нужно было добиться независимости экономической.
Торгово-аграрная олигархия, обогащавшаяся более ста лет за счет экспорта «колониального товара», была оттеснена от власти. Часть ее «перестроилась» (случай Бразилии), часть пыталась перейти в контрнаступление, прибегая к заговорам и переворотам. Но в любом случае возврат к прежней системе свободной торговли был невозможен. В условиях, когда национальная буржуазия была слаба экономически и политически, главным субъектом экономического развития должно было стать государство. Оно опиралось на широкую коалицию разнородных сил от предпринимателей до городских рабочих, становясь популистским государством развития, как назвали его Фернанду Энрике Кардозу и Энцо Фалетто в своей знаменитой книге «Развитие и зависимость в Латинской Америке». Главной, хотя и не единственной его опорой стали поднимающиеся городские средние слои. К ним снизу примыкал объединенный в профсоюзы рабочий класс. Особенно ярко это проявилось в Аргентине во времена первого правления Хуана Доминго Перона (1946–1955).
Ключевым элементом политики импортозамещения стала защита внутреннего рынка от иностранной конкуренции с помощью высоких ввозных пошлин на те товары, которые могла производить растущая индустрия. Одновременно государство строило объекты инфраструктуры и предприятия тяжелой индустрии, которые должны были обеспечивать внутренний спрос самой промышленности. Так складывался мощный госсектор экономики, который играл очень большую роль в экономическом развитии. В немалой степени благодаря ему в начале второй половины ХХ века Бразилия и Мексика оказались в числе мировых лидеров по темпам экономического роста.
Но одних таможенных барьеров было недостаточно для роста индустрии. Для импортозамещения требовалось все больше и больше ресурсов. Откуда их можно было взять?
Как известно, в СССР индустриализация проводилась за счет экспроприации крестьян. Голодомор – апофеоз кровавой индустриализации под руководством главного «эффективного менеджера». Но в других странах – иная картина. В Южной Корее государство развития (отнюдь не популистское!) не морило голодом рабочих и крестьян ради прыжка из третьего мира в первый, но все же долго ограничивало потребление как рабочего люда, так и предпринимателей. Так, например, вплоть до 1988 года, когда Корея уже превратилась в полноценного индустриального «тигра», в стране нельзя было купить цветной телевизор. Все производимые цветные телевизоры направлялись на экспорт, а сами корейцы, в том числе богатые, должны были довольствоваться черно-белой картинкой на экране.
Для стран Латинской Америки подобный вариант был практически неосуществим, в том числе по причинам социокультурного характера. Все-таки Латинская Америка – это Запад с присущей ему дионисовской, гедонистической культурой. В то же время оттесненная от власти (но не до конца) старая олигархия с ее привычкой к престижному потреблению никуда не исчезла. Попытки популистских режимов перераспределять доходы олигархии от экспорта традиционных товаров в пользу растущей промышленности и городских слоев были не слишком эффективными и постоянно наталкивались на ее сопротивление. Четыре военных переворота в Аргентине (1955, 1962, 1966 и 1976), не считая случаев, когда одни генералы оттесняли от власти других генералов, – яркая иллюстрация тому. Это обстоятельство напоминает нам: попытки использовать сырьевую ренту, то есть доходы от экспорта нефти, газа и прочего сырья, на благо импортозамещения в российских условиях вряд ли дадут значимый эффект без ликвидации олигархических кланов и их структур. Увы, все, кто призывает к новой индустриализации России, избегают разговоров о том, что делать с «Газпромом», «Роснефтью», РЖД и прочими гигантами-монополиями. Как обуздать их монополизм, не наломав при этом дров в деградирующей экономике? К сожалению, без ответа на этот вопрос вряд ли можно говорить о какой-либо реиндустриализации в сегодняшней России. Пока же монополии, используя «связи в верхах» и бесконтрольность, по-прежнему перераспределяют в свою пользу через механизм ценообразования доходы, которые можно было бы направить для поддержки обрабатывающей промышленности.
Кроме того, для любой индустриализации требуются машины, инструменты и т.д., большую часть которых можно купить только за границей, особенно на первых порах. Но для этого нужно что-то продавать. В случае Латинской Америки это были те же аграрно-сырьевые товары, которые экспортировались в прошлом. Поскольку на протяжении многих лет после Второй мировой войны цены на эти товары снижались, у латиноамериканских стран возникали сложности с торговым и платежным балансами. Можно было бы девальвировать национальные валюты, чтобы стимулировать экспорт готовых промышленных изделий, но это неизбежно вело к удорожанию необходимого для индустриализации импорта. В то же время сохранялась внутренняя аграрная периферия с олигархией, массой безземельных крестьян и архаичными отношениями, которые никак не способствовали развитию «нормального» капитализма.
Фактически импортозамещающая индустриализация не устраняла, а воспроизводила дуализм современности и архаики, прогресса и отсталости, первого и третьего миров в каждой из стран континента. Причем импортозамещение не означало преодоления зависимости от центров мировой экономики, а лишь меняло формы этой зависимости. Попытки решить проблему накопления путем обуздания профсоюзов и сокращения заработной платы рабочих, предпринятые в 60–70-е годы военно-бюрократическими авторитарными режимами Южного Конуса (Аргентина, Бразилия, Уругвай, Чили), имели весьма ограниченный эффект. В конце концов они усугубили дуализм экономики и общества. Мало помогли и иностранные займы и инвестиции. К вожделенной стабильности и построению общества массового потребления по примеру развитых стран Запада, о чем мечтали президенты в генеральских мундирах и их гражданские союзники-технократы, это не привело, зато увеличило до критического уровня внешнюю задолженность почти всех стран континента.
Рабочие руки и их качество
Везде, где проводилась индустриализация импортозамещающая или, как у восточноазиатских «тигров», нацеленная на внешние рынки, источником рабочей силы была деревня. (В Латинской Америке вплоть до середины ХХ столетия большую роль играла также иммиграция умелых рук из Старого Света.) Но в отличие от СССР, где государство жестко контролировало миграцию и обучение рабочей силы, в странах Латинской Америки этот процесс протекал стихийно. Качество рабочей силы оставляло желать лучшего и не отвечало потребностям индустриализации. Нельзя сказать, что правительства, озабоченные импортозамещением, ничего не делали, чтобы готовить квалифицированных рабочих. Но их усилий и ресурсов все же было недостаточно, чтобы радикально решить проблему, а частный бизнес норовил переложить заботу об обучении рабочих рук на государство.
Не секрет, что вопрос о трудовых ресурсах и их качестве стоит в сегодняшней России очень остро, особенно с учетом сложнейшей демографической ситуации. Обсуждаемый «налог на тунеядство» (аналог подушевой подати времен абсолютных монархий!), предлагаемый некоторыми чиновными мудрецами, данную проблему не решит, а в условиях России лишь расширит поле для мздоимства на бытовом уровне. Приток гастарбайтеров из Центральной Азии, где почти утрачены советские достижения в массовом образовании, не оставляет надежд на промышленное возрождение на современной технологической основе. Наоборот, он скорее будет препятствовать таковому. Призванная заместить импорт промышленность будет не повышать качество работников, а приспосабливаться к нему, что еще больше усугубит технологическую отсталость страны. И если уж стараться изыскать резервы рабочих рук за счет сокращения неформальной, теневой занятости, то нужно думать помимо промышленной политики о политике в области доходов, включая и налогообложение сверхвысоких личных доходов. В Бразилии, между прочим, начиная с президентства Кардозу и по сей день, самым действенным способом сокращения неформального сектора является повышение минимума заработной платы в формальном секторе. При нынешних же официальных зарплатах подавляющей массы российских тружеников о сокращении теневой занятости нечего и думать.
Конечно, нехватка рабочей силы может и должна компенсироваться ростом производительности, достигаемым благодаря новым технологиям. На словах никто и не отрицает, что импортозамещение и реиндустриализация России должны проводиться с использованием новейших технологических достижений. Освоение пятого (информационно-микроэлектронного) и шестого (нано- и биотехнологического) технологических укладов считается у нас чуть ли не панацеей в социально-экономическом отношении. Об этом уже много лет пишет и говорит, в частности, Сергей Глазьев. На самом деле в таких надеждах просматривается чисто советский технократизм. Технократизмом увлекались и бразильские генералы-президенты (1964–1985 годы), потратившие немало денег на создание передовых научно-технических центров и полагавшие, что это обеспечит рывок в будущее для всей бразильской экономики. На деле же удалось создать лишь отдельные зоны первого мира. Как заметил один из отцов-основателей бразильской социологии Флорестан Фернандес, технократизм это современный реликт рабовладельческого сознания, когда раб рассматривался исключительно как говорящее «средство производства», а главным способом повышения прибыльности фазенд считалось применение импортных чудо-инструментов. Технократизм нынешних российских мечтателей – прямой наследник сознания «передовых» помещиков-крепостников или советских начальников, которые понукали массами государственно зависимых работников, привязанных пропиской к своему жилью. Известно, что из этого вышло.
Дилемма для российской власти
Латиноамериканский опыт импортозамещения середины ХХ века позволяет сделать по крайней мере два вывода применительно к России. Во-первых, импортозамещение не может быть полноценным и успешным без ликвидации олигархических структур, без обуздания сырьевых монополий, которым индустриализация в лучшем случае нужна для обслуживания собственных интересов. Во-вторых, нельзя надеяться не только на реиндустриализацию, но и на простое импортозамещение, имитирующее чужие достижения, если не начать ликвидировать обширную внутреннюю периферию – опору культурной и политической архаики. Другими словами, не будет никакой новой индустриализации России, не говоря уже о прорывах в постиндустриальный мир, без повышения уровня и качества жизни в малых и средних городах, без создания там рабочих мест, без выверенной социальной политики, которая отнюдь не сводится к раздаче жалких пособий и пенсий за счет нефтегазовой ренты. А это предполагает очень серьезные институциональные перемены.
Наконец, еще одно важное соображение, навеянное недавней историей как Латинской Америки, так и России/СССР. Улучшение в сфере образования латиноамериканских стран обернулось укреплением левых сил и ростом новых демократических движений. Примечательно, что одним из лозунгов демонстрантов в крупных городах Бразилии в 2013 году был такой: «Долой футбол – давай школу!» Достижения СССР в области среднего и высшего образования сыграли огромную роль в вызревании духовных предпосылок для краха советской системы. Поскольку же импортозамещение и реиндустриализация неотделимы от развития образования, они могут оказаться крайне опасными для нынешнего политического режима в России. Недаром один бравый генерал, командовавший образованием на посту министра в годы правления мракобесной хунты в Аргентине (1976–1983), велел изъять часть разделов математики из учебных программ, ибо сия наука формирует критическое мышление. Или, может быть, российские власти хотят провести реиндустриализацию без изучения физики и математики – основы любой техники и технологий? Так что перед властью в России стоит дилемма: либо новая индустриализация, сопровождаемая ростом массы «неудобных», критически мыслящих людей, либо вожделенная «политическая стабильность» на основе интеллектуальной деградации и возрождения архаики с последующим исчезновением нынешней России с политической карты мира.