«Теперь самые жуткие слухи о том, что происходит в Крыму, невозможно будет опровергать. Кто будет это делать?»

 «Теперь самые жуткие слухи о том, что происходит в Крыму, невозможно будет опровергать. Кто будет это делать?» 

B мае 2015 года президент Путин подписал изменения в закон «О мерах воздействия на лиц, причастных к нарушениям основополагающих прав и свобод человека, прав и свобод граждан РФ».

Речь идет о создании списка нежелательных иностранных или международных организаций, представляющих угрозу основам конституционного строя РФ, обороноспособности страны или безопасности государства. Включение организации в список означает запрет на работу на территории России.

А недавно Совет Федерации составил свой список «нежелательных организаций» и направил его в Генпрокуратуру. В этом «патриотическом стоп-листе» наряду с фондом Сороса и фондом Маккартуров, Freedom  House и Всемирным конгрессом украинцев есть и Крымская полевая миссия.

О Крыме и патриотизме — истинном и мнимом — руководитель Крымской полевой миссии, правозащитник, член СПЧ Андрей Юров.

Kрым наш, не наш

«Новая газета», Москва— На сайте Крымской полевой миссии написано, что «миссия объединяет тех, кто готов заниматься защитой прав человека вне зависимости от отношений к политической ситуации на Украине и позиции по вопросу присоединения Крыма». То есть в Крымской полевой миссии есть и те, кто считает, что «Крым наш»?

Андрей Юров: — Мы не требуем от волонтеров подписки о том, какую они занимают политическую позицию в отношении Крыма. Для нас очень важно, чтобы любой волонтер или эксперт просто был компетентен в области прав человека, верховенства права, чтобы для него права человека были важнее, чем вопрос формальной принадлежности Крыма кому бы то ни было.

Но в любом случае это действительно тонкий вопрос, и он периодически встает, но мы приняли принципиальное решение, что мы не говорим об этом. Иначе это немедленно внесет политический раскол и в правозащитные ряды, сделает нас политизированной организацией.

— Но в общении волонтеров друг с другом и с людьми «Крым наш» или «не наш» проявляется, не может не проявляться.

— Да, это проявляется. Но я не очень хочу, чтобы на основании моих слов людей сейчас начали вызывать на допросы. Я думаю не о своей безопасности, а о безопасности других людей и прежде всего молодых волонтеров. Любой человек, компетентный в области права, понимает, что многие события более чем годичной давности были, скажем так, не очень близки к нормам современного международного права. Но мы специально заявили, что мы политически нейтральны, иначе мы не сможем работать. Точно так же, как правозащитники, которые работали в Чечне в момент первой и второй войн, должны были быть абсолютно политически нейтральны. Я как человек могу иметь свое мнение, но как правозащитник я должен защищать права человека вне зависимости от того, как эти люди жили, за кого они голосовали, что они делали в период перехода Крыма. Я должен их защищать, а если я буду политически пристрастен, я кого-то буду защищать лучше, а кого-то хуже. Тогда я перестану быть правозащитником. 

Разочарование

— По твоему ощущению, у населения Крыма нет сожаления, что Крым теперь российский?

— Я часто сталкиваюсь с людьми, которые начали заниматься правозащитной деятельностью.

Это вполне себе лояльные России люди, которые активно поддерживали все процессы марта 2014 года, но сейчас они разочарованы не столько тем, что попали именно в Россию, а тем, что Россия оказалась не совсем такой, как о ней думали. Они считают, что в России-то все блестяще, а вот в Крыму все захватили местные чиновники и Россию всячески искажают.

Короче, царская власть прекрасна, а вот местные бояре ужасны. Вот с таким мнением я сталкивался достаточно часто.

— Как население Крыма воспринимает фактический запрет на митинги? Ведь в Крыму любили митинговать по любому поводу.

— Это очень узкий круг людей. Есть несколько тысяч человек, которые привыкли по разному поводу митинговать. Сейчас из этих нескольких тысяч осталось несколько сотен. Многие уехали. Обычное население, которое в основном жило либо за счет госвласти, либо за счет бизнеса, связанного с туризмом, они-то не очень митинговали. Слой тех, кто готов был протестовать, по сравнению с остальной Украиной здесь всегда был очень узкий.

— Среди митингующих в Крыму всегда было много крымских татар. Какова сейчас ситуация?

— Довольно сложная. С одной стороны, есть крымские татары, которые весьма лояльны к новой власти. С другой — лидеры крымско-татарского народа сейчас в изгнании, а на них ориентируется более активная часть крымско-татарского общества. Но подавляющее большинство людей более-менее нейтральны и готовы выживать. Самое главное — Крым, родина. Но ряд действий, предпринятых новыми властями, вызывает очень большой ропот и недовольство. Например, два года подряд невозможно нормально почтить День памяти жертв депортации.

— Речь идет о 18 мая. Но, как мне рассказывали жители Крыма, этот день памяти превращался в шествие агрессивной толпы по центру города. Движение полностью перекрывалось. Людей на процессию свозили со всего полуострова, и жители Симферополя были крайне недовольны, они старались в этот день просто не выходить на улицу.

— Я согласен, что в предыдущий период были какие-то некорректные вещи. Но мне кажется, что можно было бы найти адекватные способы решения этого вопроса — и для крымских татар, и для других репрессированных народов, и для населения Крыма в целом.

Что касается других проблем, связанных с крымскими татарами, то в первую очередь это огромная проблема с домами, которые построены на непонятных основаниях.

— Речь идет о самозахватах земли…

— Да, это совершенно адская сфера, которой нет в других регионах ни Украины, ни России. Это уникальное явление, которое требует особых правовых подходов.

Если говорить о фундаментальных правах (свободы слова, собраний, ассоциаций), то есть о гражданских свободах, то у крымских татар есть особые проблемы, потому что нынешняя крымская власть их не очень любит. Все эти проблемы нужно решать корректно, в духе прав человека и соответственно международного права. Если же это будет решаться по понятиям, то однозначно приведет к обострению социальной напряженности.

— А массовые акции протеста крымских татар сейчас есть в Крыму?

— Сейчас массовых акций протеста нет, в том числе и по причине того, что крымские татары пока не хотят переходить к конфронтации. Насколько я понимаю, политика такая: действуем в рамках тех законов, которые сейчас существуют на территории Крыма. Мы их признаем, не признаем, но действуем в рамках этих законов, мы их не готовы нарушать. То есть пока речь идет скорее о сильном недовольстве, но не о противостоянии или сопротивлении. 

За решеткой

— В последнее время были неоднократные сообщения, что заключенным в Крыму фактически не оказывается медицинская помощь, в том числе и туберкулезным больным,  из-за нехватки лекарств и из-за того, что многие заключенные — это граждане Украины, и у них нет медицинского полиса.

— Доступ в пенитенциарные учреждения Крыма для независимых правозащитников почти невозможен, по крайней мере, легальный. Там же нет ОНК (Общественной наблюдательной комиссии, контролирующей соблюдение прав человека в местах принудительного содержания. — Е. М.).

— А почему?

— А как она может там возникнуть, ОНК, если нужно, чтобы организации, которые рекомендуют кандидатов в члены ОНК, проработали не меньше трех лет. Ведь это же новая территория! Это же действительно уникальная ситуация, она ведь не подпадает ни под какие нормативные акты обычной жизни. Да и невозможно понять, из кого создавать ОНК, там почти нет правозащитников.

— На днях было сообщение, что Киев просит уполномоченного по правам человека в России Эллу Памфилову помочь в перемещении заключенных из Крыма. Речь идет о двух колониях и следственных изоляторах в Крыму, где содержатся более трех тысяч человек, и из них 400 человек по украинским законам подпадают под амнистию.

— Мы можем только приветствовать, если два омбудсмена наконец договорятся и решат этот вопрос. А еще лучше, если бы они создали совместную рабочую группу с привлечением представителей ООН, ОБСЕ или Совета Европы. 

Не до Крыма

— Много проблем сейчас появилось с новыми украинскими законами о въезде-невъезде в Крым. (Постановление кабинета министров Украины от 4 июня 2015 года «О порядке въезда на временно оккупированную территорию Украины и выезда с нее». — Е. М.) Новые правила осложняют жизнь не туристам, а именно  правозащитникам и вообще людям, которые пытаются там действовать легально.

 - Здесь две проблемы. Первая. Легальным считается въезд в Крым только через территорию Украины. Это сложно, долго, дорого. И если мы говорим о немедленной реакции, например, правозащитников, то это становится почти невозможным. Невозможно в течение нескольких часов оказаться в Крыму, например, из Питера через Киев.

И вторая вещь: очень странный список оснований, по которым иностранцы могут посещать Крым. Правозащитная деятельность там вообще не прописана. И очень сложная процедура получения разрешения.

Фактически получается: если мы как правозащитники хотим уважать украинские законы, то мы вынуждены получать очень тяжелым образом много-много дней, непонятно причем даже как, некое странное разрешение, разовое или многократное, по непонятным основаниям. Это вредное решение.

Политики ведь пекутся не о гражданах, не о людях, а о так называемой национальной безопасности, которая часто противоречит персональной безопасности граждан. Для них есть нация, государство, держава, территория, экономические интересы. Они очень редко думают о том, что, возможно, конкретным людям будет настолько хреново, что просто невыносимо. Ну, не думают они об этом, им не до этого! Поэтому и нужны правозащитники, чтобы подсказывать: «Ребята, вот здесь вы напортачили, вот здесь вы просто забыли, что ведь есть еще инвалиды, есть наркозависимые на метадоне…»

— Кстати, о метадоне. В Крыму, как и во всей Украине, была программа терапии для героиновых наркоманов с использованием метадона. В Крыму такую помощь получали больше 800 человек. В мае прошлого года бесплатная выдача метадона прекратилась, потому что в России такой заменительной терапии нет. По данным, которые в начале года приводил спецпосланник генсека ООН по ВИЧ/СПИДу на территории Восточной Европы и Центральной Азии Мишель Казачкин, больше 100 из ранее получавших метадон уже были мертвы — они умерли или в результате передозировки, или совершили суицид.

— Да, кто-то умер, кто-то уехал… Было бы очень здорово, если бы организации, которые занимаются наркозависимыми, в России и на Украине, совместно сделали бы анализ того, что произошло на полуострове за полтора года. Они профессионалы, пускай поедут и проанализируют. Вот мы уже полтора года обращаемся к Amnesty International. Давайте вместе — украинская организация, российская организация, международный офис — сделайте совместное исследование по коррупции. В Крыму очень сильна коррупция.

— И что отвечает Amnesty International?

— «Да, мы понимаем, спасибо, но сейчас не до этого». И так по всем темам.

Я понимаю, что сейчас правозащитникам и на Украине, и в России приходится несладко и без Крыма: идет тяжелая война, гражданское общество не в лучшем состоянии… Не до Крыма, да. А мне вот до Крыма! И мне очень жалко и обидно, что огромная территория с большим населением фактически осталась без защиты, да еще и в серой правовой зоне.

Все-таки такой территории, кроме, может быть, Чечни, под нашей условно российской юрисдикцией  больше нет.