Что такое «Талибан» и нужно ли с ним сотрудничать?

Information
[-]

Враг нашего врага – и наш враг

Недавно я написала небольшую заметку о странном персонаже по фамилии Сафронков, устроившем цирк в Совбезе ООН, с нелепым хамством и тыканьем британскому посланнику. Помимо всего прочего, в той статье было три абзаца про Талибан и реплика Путина по налаживанию отношений с ним. Позволю себе процитировать саму себя.

Вот тезис о Талибане. С т.з. коллективного «Путина» и с т.з. абстрактной борьбы с терроризмом в лице интернационального ИГ — этот шаг политически вполне разумный, ибо Талибан это изоляционисты и ультра-радикальные пуштунские националисты, и, соответственно, органические враги ИГ. Кроме того, концепция «замирения» исламско-националистического проекта и маргинализации глобально-исламского джихадистского проекта Путину и его команде хорошо знакомы: фактически, они дали Кадыровым (отцу и сыну) реализовать в мягкой форме проект «националистической» ЧР и довольно умело маргинализировали проект Имарата Кавказ. Который, между прочим, мог бы стать серьёзной проблемой для России XXI века: исламистский регион с перспективой выхода на транснациональные салафитские террористические структуры — это адская машина. Оставим сейчас за кадром вполне оправданные претензии русских националистов, речь сейчас не о политике России вообще, а именно об исламском вопросе и глобальном терроризме.

Половина руководства Талибана это крайние суфии и националисты, презирающие салафитов. Не так давно ИГ и Талибан объявляли джихад друг другу. Если говорить совсем образно, то талибы это «радикал-маоисты», отчасти даже «полпотовцы от ислама», т.е. они поддерживают крестьян (производящих опий), придерживаются партизанско-повстанческих методов, экономика у них примитивно-распределительная, а также они ведут крайне вялую внешнюю политику и в распространении своей идеологии мало заинтересованы.

Мои слова о Талибане вызвали вал писем на почту; в этих письмах были воспроизведены все стандартные мифы о талибах (в т.ч. выдуманные самими талибами). Немного подумав, я решила разобрать несколько тезисов, которые чаще всего воспроизводят люди, находящиеся в заблуждении относительно движения Талибан. Вот эти тезисы:

  1. Талибан это часть глобальной исламистской террористической сети, движение; Талибы — прежде всего мусульмане-фундаменталисты, которые руководствуются шариатом в самой строгой форме, вплоть до запрета музыки, рисунков и стихосложения, талибы не имеют никакого отношения к маоизму, если это метафора, то она глупая.
  2. Талибан — это неграмотные крестьяне и исламские «студенты», пришедшие устраивать справедливость в том виде, в каком они её понимали.
  3. Талибы запретили производство опия и беспощадно с ним боролись.
  4. Талибы не враги ИГ, поскольку они близки к салафизм.

Сразу оговорюсь, что эта статья не претендует на полное раскрытие темы (для этого и десятка книг не хватит), а также не несёт в себе какую-то претендующую на уникальность истину. Я никогда глубоко не интересовалась исламом по целому ряду причин; однако проблемы Афганистана и Талибана я затрагивала лет восемь-десять назад, когда изучала ЧРИ и опыт российского руководства в области антитеррора и «замирения» исламистских движений. Оказалось, что кое-какие знания в голове ещё остались. Что ж, давайте попробуем разобраться потезисно. Если где-то будут неточности или фактические ошибки — приношу извинения; однако я постаралась подкрепить все свои слова ссылками на авторитетных исследователей.

***

  1. Талибан это часть глобальной исламистской террористической сети, движение, близкое к салафизму; Талибы — прежде всего мусульмане-фундаменталисты, которые руководствуются шариатом в самой строгой форме, вплоть до запрета музыки, рисунков и стихосложения.

Это не так. Талибы — прежде всего пуштунские националисты, причём проект их собственного национализма отчасти прописан в своде законов Пуштунвали, а частично — создан пакистанскими богословами и пакистанской же разведкой. Между исламом и пуштунскими «народными массами», живущими в основном по адатовским «понятиям», сложился своеобразный симбиоз: в мирное время ислам ведёт себя сравнительно тихо, и его роль в афганском обществе является в основном педагогической. Как только начинается война, или в Афганистан приходят незваные гости, не ищущие убежища и не просящие о помощи, пуштуны начинают бурлить и требовать войны. Будучи, однако, не очень образованным и раздираемым межплеменными спорами и кровной враждой, пуштунское общество обращается к организованным, дисциплинированным и «заточенным» под джихад религиозным структурам. Исламские богословские и образовательные учреждения моментально ставят «под ружьё» тысячи сравнительно профессиональных партизан-моджахедов, создавая «скелет», идейно-стратегическую опору для джихада. Относительно тихое поведение исламских структур в афганском обществе в мирное время — штука крайне подлая и опасная; фактически, исламские богословские и образовательные заведения играют роль «спящего подполья», которое в любой момент может проснуться и атаковать, если оно сочтёт, что власть в стране не соответствует пуштунским интересам, или захочет изгнать из страны гостей, которые не нравятся муллам. Эту особенность исламских структур Афганистана заметили уже довольно давно: ещё в начале прошлого века Ангус Гамильтон, публицист, этнограф, член Лондонского королевского географического общества, посещавший эту страну, писал в своей книге «Афганистан», что «возрастающее влияние духовенства — а это влияние значительно увеличилось с воцарением Хабибулла-Хана, — есть единственный очаг, откуда могут подняться мятежные элементы».

С подобным явлением в своё время столкнулся светский Иран, когда против Великого шаха вдруг выступили десятки тысяч неграмотных религиозных фанатиков, стоило только Хомейни и его образованным соратникам высадиться в Тегеране. Очень похожая ситуация сложилась на российском Кавказе в 90-е, когда Чечня, казавшаяся вполне светской после всех социалистических экспериментов и усилий, внезапно исламизировалась за несколько лет, а «светские» чеченцы, в особенности полевые командиры и руководители ЧРИ, которые ещё недавно были военными, милиционерами, студентами, простыми советскими рабочими, поэтами-писателями (Яндарбиев) и даже ворами в законе (Лечи Исламов), внезапно превратились в сторонников «исламского благочестия».

Ислам, будучи одновременно и морально-этическим кодексом, и политико-финансовой программой, и набором религиозных догматов, очень качественно маскируется и умеет подолгу находиться в подполье; причём он с лёгкостью проникает даже в закрытые сообщества; здесь можно вспомнить проект «Зинданистан» (сеть тюремных джамаатов), который в российских реалиях наверняка является «симулякром», но уже вполне реально действует в Нигерии, Египте, некоторых странах ЕС, да и в Штатах, очевидно, тоже скоро появится сеть группировок, переходящих в ислам с учётом контекста Black Power-идеологий, негритюда, синкретических «чёрных» верований и леворадикального афроамериканского политического опыта. Это вполне может привести к появлению нового крупного криминального-политического игрока, если новая администрация не возьмёт ситуацию в свои руки, не выбросит на помойку большинство идей, которые считались «святыми» и фундаментальными, начиная с 60-х, и не сконструирует новые социально-культурные, субкультурные и полицейские практики.

***

Возвращаясь к Талибану. Его основу, согласно многим исследователям, от Ахмеда Рашида (см. Taliban, Islam, oil and the new great game in central Asia) до Хассана Аббаса, составляли религиозные, консервативно настроенные пуштуны из небогатых или откровенно бедных слоёв населения; многие из этих людей бежали в соседний Пакистан, когда в Афганистане началась война, после ухода СССР перешедшая в масштабный гражданский конфликт. Также к Талибану присоединились муллы, многие представители афганской армии, часть моджахедов и… пакистанцы, которые всеми силами помогали талибам сорганизоваться, предоставляли им свои учебные заведения, оружие, технику и деньги, а также помогали людьми. После победы исламских сил в стране немедленно объявилась Аль-Каида, однако отношения между нею и Талибаном, вопреки распространённому мнению, были натянутыми. Талибы укрывали у себя часть боевиков Аль-Каиды, поскольку кодекс Пуштунвали чётко говорит, что беженцам нужно помогать; однако к «глобалистским» мечтам арабов пуштуны относились настороженно. Деньги и оружие брали, военную помощь принимали, но глобализироваться по салафитскому типу не спешили. К тому же важнейшую роль в создании идеологии Талибана играл Пакистан, а у него есть своё видение «исламской геополитики» и собственного места в регионе, и оно сильно отличается от видения заливских монархий. Тех арабов, которые не были беженцами, талибы с трудом терпели ради профита (денег, военной и логистической помощи). Вообще же, отношение пуштунтов к чужакам, особенно лезущими со своими «проектами», крайне нетерпимое. Упомянутый выше Хассан Аббас в своей книге The Taliban Revival: Violence and Extremism on the Pakistan-Afghanistan Frontier сформулировал краткую формулу пуштунского национализма: «Незваному гостю никогда не рады». Причём в разряд «незваных гостей» у пуштунов, особенно «заряженных» брутальными национал-исламистскими идеями, могут попасть и собственные сограждане: талибы не раз устраивали этнические чистки.

Подобный подход (брутальная смесь из национал-идеократии, культурной закрытости, возведённой в добродетель, этнических чисток, коллективизма и ненависти к западным вещам) сильно роднит Талибан с красными кхмерами; напомню, что последние создавались в основном из бедных и культурно отсталых этнических кхмеров из удалённых бедных регионов; они проводили этнические чистки, устанавливали безумные законы, «казнили» тостеры и автомобили на улицах Пномпеня, уничтожали «всё западное», а также были фанатичными кхмерскими националистами. Важно помнить, что красные кхмеры — это не самостоятельное явление, а спайка «образованных» камбоджийских леваков, обучившихся ультралевым (преимущественно маоистским) идеям во Франции, и неграмотных слоёв населения, агрессивно настроенных по отношению ко всему «чужому». Спайка дала убийственный результат: маоистский эксперимент зашёл даже дальше, чем в Китае, а сама Демократическая Кампучия стала крайне изолированной страной. Я не хочу сказать, разумеется, что талибы — «левые» или «маоисты». Я всего лишь утверждаю, что для создания таких «революционных» идеологий, как кхмерский коммунизм, талибский или иранский исламизм, применяются одни и те же социальные технологии, и технологии эти — левые, революционные, националистические, этатистские и репрессивные. Ниже я более подробно раскрою этот тезис.

***

С запретом песен и стихов ситуация сложилась следующим образом. Жёсткие запреты и цензуру начали вводить ещё при коммунистах; пика они достигли, когда премьер-министром стал Гульбеддин Хекматиар: он позакрывал кабульские кинотеатры и запретил музыку на радио и на ТВ. В Герате Исмаил-хан, искренне ненавидевший талибов, также жёстко цензурил музыку и запрещал «неправильную» лирику. Талибы,таким образом, не сделали ничего нового: они поддержали запрет музыкальных инструментов и кассет, однако поэзия в Афганистане продолжала существовать, и она даже публиковалась на сайте талибов. По радио в основном звучали песни-тарана, местный аналог нашид. Тарана исполняются без музыкального сопровождения, распевным и как правило высоким голосом. Они носят не только религиозный, но и патриотический, и «деморализующий врага» характер.

Однако, несмотря на прямой запрет музыки, Талибан постоянно сталкивался с противодействием этому закону, и даже с саботажем, поскольку пуштуны — чрезвычайно музыкальная и «поэтическая» нация. В 1999 году Мулла Омар, лидер талибов, заявил, что кассеты с музыкой были найдены даже в автомобилях представителей официальных властей.

Поэзию продолжали цензурить, но одновременно ею с удовольствием занимались как простые люди, так и сами муллы. В стихах, написанных во времена талибов, сильно заметны мотивы самопожертвования («Отчизна, позволь мне быть принесённым в жертву во имя тебя»), боли, усталости, мученичества, ненависти к русским и американцам, воспевания борцов за независимость и веру, а также мести:

Сегодня я пишу историю своей саблей на груди моего врага.

Я начертил вчерашние воспоминания на груди сегодняшнего дня…

***

  1. Талибан — это неграмотные крестьяне и исламские «студенты», пришедшие устраивать справедливость в том виде, в каком они её понимали;

Это тоже миф, основанный на восторженных отзывах эмигрантской прессы, поначалу считавшей талибов «спасителями» и «святыми», а также на весьма медоточивой анонимной брошюре «Талибан: из медресе к власти», в которой талибы представлены эдакими простыми парнями, не знавшими соблазнов, «не видевшими грехов большого города», солью афганской земли. Реальная же ситуация выглядела следующим образом. «Мясо» на костях Талибана составляли студенты, беднейшие жители наиболее отсталых горных районов восточного Афганистана, вчерашние моджахеды, пакистанские пуштуны из небогатых и бедных семей (Ахмед Рашид вообще утверждает, что именно пакистанские пуштуны составляли большинство талибов), а также деревенские муллы. «Костяк» же состоял из офицеров афганской армии, опытных и закалённых как в теологических, так и в военных стычках богословов, достаточно «матёрых» пакистанцев, в т.ч. агентов пакистанской разведки, которыми изначально было буквально нашпиговано движение Талибан, а также вездесущего «исламского интернационального легиона» — добровольцев, прибывших из арабских и центральноазиатских стран (например, Узбекистана — за талибов воевали боевики ИДУ.) Часть пуштунской эмигрантской прессы считала, что концентрация пакистанцев в рядах Талибана слишком высока; например, в ней рассказывалось, что взятие городов Герат и Кабул было осуществлено не столько талибами, сколько пакистанскими боевиками, причём даже не пуштунского, а пенджабского происхождения.

Что касается справедливости, то здесь всё ещё хуже. По большому счёту, Талибан — это многофункциональное охранное предприятие, смесь из наркокартеля и сетевой охранно-боевой структуры, которое прошло сложный и кровавый путь, конкурируя с другими движениями и организациями за контроль над Афганистаном, производством опия и наркотрафиком. В основном в организации состояли архаичные безграмотные мужчины, которые всерьёз считали себя коллективной общностью и верили в довольно примитивные и безумные идеи. Управляли ими более умные люди, которые, впрочем, тоже не особо радели за народ. Никакой справедливостью там не пахло. Функцией Талибана было закупорить Афганистан, контролировать наркотрафик и договариваться с партнёрами, а также иногда оказывать помощь «собратьям».

***

  1. Талибы запретили производство опия и беспощадно с ним боролись.

Эту байку критики, особенно одного со мной возраста или чуть постарше, конечно, подхватили из «антиглобалистских национал-оппозиционных» и «красно-коричневых» источников, которые в 90-х и начале 2000-х частенько расхваливали Талибан; позднее этим занялся Кавказ-Центр, который недолгое время был одним из основных поставщиков информации для части радикальной русскоязычной оппозиции.

В действительности Талибан постоянно наращивал и поощрял производство опия. Собственно одной из основных целей, создания Талибана и помощи этой организации в процессе прихода к власти был — контроль над производством опия и унификация наркопроизводства и наркотрафика. Талибы собирали налоги с крестьян, выращивавших опийный мак, а видные деятели Талибана, такие, как Абдул Рашид, глава Антинаркотического отдела, открыто заявляли, что «производство опия дозволено, поскольку он употребляется кафирами» (см. Dangerous Harvest: Drug Plants and the Transformation of Indigenous Landscapes, edited by Michael K. Steinberg, Joseph John Hobbs, Kent Mathewson).

К переходу на «наркоэкономику» Афганистан навязчиво и агрессивно подталкивали непримиримые противники — США и СССР; «на подхвате» находились Саудовская Аравия, Пакистан и т.д. После разрушительных для афганского крестьянства реформ местных коммунистов, в страну вторгся СССР, который уничтожил местный агросектор — например, было полностью погублено производство фисташек и сильно разрушена ирригационная инфраструктура. Затем США и их союзники начали накачивать деньгами и оружием наиболее архаичные, криминогенные и отмороженные группировки моджахедов, в результате чего афганскую светскую культуру, заодно с перспективами хотя бы минимального возвращения к мирной жизни, восстановления агросектора, ирригационной системы и частичной индустриализации, похоронили окончательно. У афганцев не было иного выбора, кроме как перейти на выращивание опийного мака и производство героина. Как моджахеды (Хекматиар, например, был известным наркоторговцем) так и более поздние талибы всеми силами поощряли эту сомнительную «инновацию».

В какой-то момент Талибан возомнил себя реальным «субъектом мировой политики», и принялся наращивать производство опия, несмотря на неоднократные предупреждения европейских и американских наркокартелей и нарколоббистов, которые жаловались на падение цен из-за чрезмерных стараний талибов по перепроизводству товара. В результате случилось военное вторжение во главе с американцами, которое, помимо всего прочего, наглядно и насильственно объяснило Талибану, что старших партнёров нужно слушаться, перенасыщать рынок — вредно для здоровья, а охранное агентство, пусть и с пуштунско-исламистским бэкграундом, это всего лишь охранное агентство, которое легко может быть заменено другим. Производство опия постепенно восстановилось, а затем вновь начало расти, уже под чутким руководством новых властей страны и международных наблюдателей, которые сильно перекроили карту региона и, соответственно, переформатировали наркотрафик.

***

  1. Талибы не враги ИГ, поскольку они близки к салафизму.

Талибан не «близок» к салафизму. Это пуштунское националистическое движение, практикующее смесь из адата и ислама и нацеленное на извлечение денег из наркоторговли. Половина талибов принадлежит к накшбандийскому тарикату и деобандийской школе. Среди талибов есть салафиты, и их довольно много, но их голос далеко не решающий. Большинство исследователей сходятся на том, что Талибан это движение, чья идеология основана на спайке пуштунского кодекса, трайбализма и исламских законах. Когда им выгодно, они «включают» шариат, когда невыгодно — обращаются к пуштунским этническим законам. Это касается всего, начиная с прав женщин (талибы, например, вернули женщинам право наследования имущества и запретили расплачиваться ими, вопреки Пуштунвали; при том, что они же ввели жесточайшие и абсолютно безумные наказания для них за малейшие нарушения брутальных законов) и заканчивая правом управления страной: в Афганистане племена играют значительную роль в легитимации повелителя (см., например, Islam and Politics in Afghanistan by Asta Olesen). Такая ситуация, безусловно, знакома моим русским читателям: во времена миротворческих и контртеррористических операций в ЧРИ Россия сталкивалась с очень похожими явлениями, которые в салафитской версии ислама, несомненно, считались бы ересями. Шамиль Басаев с его «свобода первична, шариат вторичен» и переделкой книжки Коэльо в «Книгу моджахеда» — ярчайший пример такого «несалафитского» поведения. То же самое можно сказать и про Яндарбиева (который, кстати, дважды встречался с неконтактным Муллой Омаром), и про Масхадова (про Дудаева, который как-то ляпнул, что он, «как правоверный мусульманин, молится трижды в день», вообще молчу). К ересям можно отнести и всевозможные дикие наказания-казни, не предусмотренные шариатом (талибы, например, рубили людям ноги, за что подвергались критике со стороны иностранцев-фундаменталистов и представителей афганской эмиграции; в Ичкерии же были популярны как прибивания к крестам, так и отрезания гениталий, не говоря уже о массовых изнасилованиях русского населения в начале 90-х). Салафиты часто отрицают песни (строго говоря, многие богословы отрицают даже нашиды); Талибан и особенно ЧРИ их активно использовали (Тимур Муцураев, Хас-Магомед Хаджимуратов, Аслан Яхъяев, написавший значительное число текстов для песен Муцураева); салафиты жёстко настроены против суфиев, а половина талибов и особенно чеченцев были суфиями.

Говоря о песнях и стихах, ср.:

Мой великий Господь, разорви их [оккупантов] в клочья,

Так же, как они разорвали мою страну на куски.

(Абдул Басир Эбрат «Тяжёлый путь», цит. по: Poetry of the Taliban by Alex Strick van Linschoten, Felix Kuehn)

и:

Джихад опять джихад и вновь джихад

Вплетается пружиной в наши жизни!

Мужчинам не до жизненных услад,

Когда враги кромсают плоть отчизны

(Тимур Муцураев «Молитва моджахеда»)

***

Путин, Кадыровы и перспективы контактов с Талибаном

Талибан, с которым (я возвращаюсь к началу статьи) предложил наладить контакты Владимир Путин, это всё ещё пуштунская националистическая организация. Часть талибов присягнула ИГ, однако большая часть — нет, и, если верить активно циркулирующим слухам, дело дошло до взаимного объявления джихада друг другу. Талибы негативно относятся к ИГ ещё и потому, что их спонсоры всё сильнее переключаются на Исламское Государство, как на более динамичного игрока и вкладывают «джихадистские» деньги в войну в Сирии; в силу этого Талибан недополучает необходимые ему средства; привыкшие к большим деньгам и абсолютной власти командиры ропщут, и движение в целом сильно ревнует своих спонсоров к ИГ (см. The Taliban Revival: Violence and Extremism on the Pakistan-Afghanistan Frontier by Hassan Abbas)

Поскольку у Путина и его команды (в т.ч. Кадырова) есть определённый опыт по маргинализации «глобалистских» салафитских структур, расколу исламистского движения на «националистическое/ софт-исламское» и люмпен-радикальное, которое служит в основном боксёрской грушей, и «замирению» (пусть и не устраивающему русских националистов, да и вообще вызывающему вопросы) «национал-исламских трайбалистских» повстанцев, ориентация на Талибан в контексте войны с ИГ и другими арабскими «глобальными» террористическими структурами в теории выглядит вполне разумно. «Если из Талибана вычленить «националистическое» крыло и противопоставить его тем исламистам, которые уже «заражены» глобальным халифатским проектом в исполнении ИГ, что-то может получиться», — вероятно, таков ход мысли российского руководства. Другое дело, что Афганистан — не Чечня, он требует детального антропологического и культурологического исследования. Кроме того, Россия не владеет миротворческим дискурсом (им владеют США и некоторые государства ЕС.), проще говоря — она не воспринимается, как миротворец. Её воспринимают, как агрессивную страну и относятся к её инициативам с подозрением. Например, официальные афганские власти потрактовали высказывание РФ об ограниченных контактах с Талибаном, как предоставление талибам российского оружия. Я не знаю, предоставляет ли Россия оружие талибам. Надеюсь, что нет. Если да, то это очень плохо. Российское оружие таким образом будет приобретать исключительно плохую репутацию. В Латинской Америке, например, так и происходит после того, как РФ решила помочь братской Венесуэле. Но Латина далеко, и мы тут как-нибудь справимся и с ALBA, и с вооружёнными левыми хорьками. А Афганистан рядом, и талибы — это не прекраснодушные католики. Вмешательство в осиное гнездо, типа Афганистана, где сходятся интересы narcoestados, монархий Залива, американцев, британцев, пакистанцев, нефтяных и военных корпораций, разведок, крупного бизнеса и т.д., может иметь далеко идущие последствия.

Последствия эти могут быть очень болезненными с учётом того, что Россия испытывает сложности со стратегическим планированием: несмотря на «консервативный реванш» во всём мире, она никак не может определиться с ключевыми направлениями своей внутренней и особенно внешней политики. В Латинской Америке она поддерживает левых и ультралевых; на Ближнем Востоке то подружится с Израилем, то начинает поддерживать Хизбаллу; в Европе вроде бы делает ставку на консерваторов и националистов, при этом не имеет собственного национального проекта внутри России; опять же, существует безвизовый режим со среднеазиатскими республиками, а российские «консервативные христианские круги» постоянно заигрывают с исламом — в контексте игр с европейскими националистами это не очень разумно. Похоже, что российские власти пытаются действовать в рамках «реалполитика», но «реалполитик» это абсолютно омерзительная и устаревшая внешнеполитическая модель, которая портит и убивает все благие начинания. Она ещё может пригодиться для бедных стран, вроде Гаити, Нигерии, или Уганды, которые не имеют внешнеполитического веса, а потому готовы дружить со всеми, кто позовёт, но в исполнении России это смотрится… неуместно.

Метафора «талибы — это полпотовцы от ислама»

***

И последнее — о параллелях между полпотовцами и талибами.

Разумеется, я не имела в виду, что талибы буквально исповедуют радикально-аграрную версию маоизма. Ещё менее я хотела морализаторствовать (знаете, сегодня очень модно дрожащим от негодования и слёз голосом назвать кого-нибудь «гитлеровцем» или «полпотовцем» на основании какого-то второстепенного формального признака, и тем самым выиграть спор), сравнивая талибов и красных кхмеров по степени жестокости. Я всего лишь хотела сказать, что талибы действуют в рамках очень популярной «третьемиристской» парадигмы, в основе которой лежат мутированные и переосмысленные на Западе маоистские практики. Можно быть кем угодно — исламистом, воинствующим атеистом, христианским фундаменталистом или шиваистом, но дискурсивно принадлежать к философско-культурно-революционной маоистской, или, если угодно, «постмаоистской» школе. Т.е. — использовать её методы и выстраивать экономические и социальные институты согласно постмаоистской теории. Почему так получается — потому, что маоизм прошёл довольно суровую конкуренцию на Западе, и был выбран, в том числе и «академическими интеллектуалами», в качестве одной из основ современной «либертарной антиколониальной Левой» и широко распространён по всему миру. Подробнее рекомендую почитать первый том сборника «Интеллектуалы и власть», там довольно любопытные беседы. Читается очень легко.

Пройдя серию мутаций и интеллектуальных доработок на Западе, маоизм превратился в то же, чем в своё время стал марксизм: в идеологический вирус, набор методологических и культурологических конструкций, который погружает заражённое им общество в гражданскую войну и дикую архаику. Формальная идеология, которой сопровождается заражение и выстраивание вышеуказанных конструкций, не имеет никакого значения.

Ещё немного о параллелях. Экономика Талибана была сугубо аграрной. Она базировалась на выращивании опийного мака и производстве героина. Любые технологии, кроме тех, что способствовали усилению их организации, талибы отвергали и презирали. Экономически талибы действовали весьма примитивно и руководствовались доктриной «исламской экономики». Несмотря на то, что формально не было ни регуляции цен, ни попыток стабилизировать экономику государственным вмешательством, правление талибов спровоцировало сильную инфляцию (они выбросили на рынок большое количество афгани). Кроме того, был запрещён ссудный процент, а налоги были весьма высокими, и часто не имели отношения к «исламскому налогообложению», а просто способствовали ограблению крестьян, пытавшихся торговать продуктами питания (причём «продовольственные налоги» взымались натуральным продуктом.) Талибы постоянно вели социальную риторику. Их военная стратегия была чисто партизанской, а армия — крестьянской. Они отдавали предпочтение малообразованным деревенским людям, нежели образованным городским (собственно, большинство образованных сбежало из Афганистана ещё во времена гражданской войны.) Они построили абсолютно репрессивное общество, в котором каралось любое инакомыслие. Народ в стране обнищал ещё сильнее, и только талибы катались на машинах и покупали всё, что хотели. Власть находилась в руках у самопровозглашённого «авангарда народа» — духовенства, боевиков и силовых-карательных-судебных структур (Ихтисаб, занимавшейся политическим сыском, и Амр бе мааруф ва нахи аз мункар, «полиции нравов».) Этнические чистки тоже имели место, хотя, конечно, не в таких объёмах, как в Демократической Кампучии. Риторика талибов была революционно-социальной, везде звучали декларации о «счастливом народе, живущем в безопасности». Об антиглобализме талибов и говорить не стоит — он зашкаливал. Странно, что их не начали пиарить всевозможные Хаким-Беи и прочие ультралевые идеологи — вероятно, причина в том, что талибы были слишком реакционны для них (объяснить казни сексуальных меньшинств и необходимость этнических чисток американским левакам, например, было бы сложно), а кроме того, многие левые, особенно марксисты, считают социальной базой исламистов средний класс — об этом писал Крис Харман в своей книге Prophet and Proletariat.

***

Итоги

Важно понимать, что субъективно я, как женщина, правая, «западница», придерживающаяся произраильских взглядов, скептически относящаяся к большинству нехристианских и не-постхристианских культур, считаю Талибан злом, а самих талибов — бешеными хорьками, с которыми стоило бы проделать те же вещи, которые они делали с простыми афганцами, особенно женщинами и девочками. При этом мне хватает выдержки понять, что я могу себе позволить ненависть и требования устроить талибам ад на земле, поскольку я частное лицо, автор и радиоведущая, пользующаяся правом на свободу слова без каких-либо политических заморочек. Трамп, Видодо, Путин, кандидаты в президенты Франции или другие крупные политики и лидеры такого позволить себе не могут. Я отдаю себе отчёт в том, что влияние Трампа, Видодо, Путина или потенциального президента Франции на мир куда значительней моего, поэтому, скрепя сердце, стараюсь объективно и с пониманием подходить к установлению контактов с Талибаном. Единственное, чего нельзя при этом делать, так это впадать в третьемиризм, включать советскую мантру о равенстве и интернациональном долге, вызывать дух Евгения Максимовича Примакова и на полном серьёзе считать Талибан «партнёром и союзником». Это не партнёр, это охранная фирма, в которой работает зверьё, постоянно нуждающееся в дрессуре и болезненных напоминаниях, кто пёс, а кто хозяин.

Талибан, если взглянуть на него трезво, вполне возможно использовать в регионально-стратегических целях. Это будет выглядеть довольно грязно и отвратительно, но борьба с международным терроризмом, в которую вдобавок замешаны интересы нефтяников и наркомафии, по определению не бывает чистой. Соответственно, в реплике Путина о возможном налаживании контактов с Талибаном нет ничего странного, смешного или даже некорректного; администрация Обамы, например, не раз предпринимала такие попытки (с позиции внешнего наблюдателя нё попытки смотрелись жалко; талибы откровенно издевались в ответ), да и Хамид Карзай с Ашрафом Гани постоянно пытались (и пытаются) усадить талибов за стол переговоров. Другое дело, что Афганистан, как я говорила выше, это не Чечня, а талибы — это не вчерашние советские люди, слегка разбавленные понаехавшими арабами. Кроме того, формулировка, которую дал российский президент:

    …мы <…> исходим из того, что необходимо выстраивать отношения с любыми силами в Афганистане, исходя из минимум трех принципов: это признание конституции Афганистана, разоружение и признание полного национального согласия несколько хромает. Какая именно Конституция Афганистана имеется в виду? «Человечных» Конституций в этой стране я знаю как минимум две — времён Амануллы-хана и времён Захир-шаха. Первая основательно прижала духовенство, вторая вообще объявила соблюдение религиозных обрядов личным делом каждого гражданина или гражданки Афганистана и освободила женщин. Если же речь о Конституции 2004 года, то на кой чёрт нужно её соблюдение, если там фактически провозглашается программа Талибана, только в более смягчённом виде и с формальными реверансами в сторону ООН и прав человека. Через несколько строчек после «уважения к правам человека» идёт увлекательный рассказ,о том,  что в Афганистане можно исповедовать разные религии, но так, чтобы они не противоречили единственной истинной религии — исламу.

Короче говоря, в самой идее вмешательства в афганские дела ради хорошего дела нет ничего дурного. Опыт, однако, показывает, что нужно вмешиваться с пониманием того, что происходит в стране, как устроено общество, чего хотят афганцы, и как вообще взаимодействовать с тамошними политическими силами.


About the author
[-]

Author: Китти Сандерс

Source: kittysanders.com

Added:   venjamin.tolstonog


Date: 15.06.2017. Views: 672

zagluwka
advanced
Submit
Back to homepage
Beta